На железном ветру - [52]

Мельников взглянул на Холодкова.

— Видал криминалиста?

— Видал, — без улыбки сказал Холодков. — Одно мне не ясно, Миша: с какой стати вы решили, будто Клюев и ваш бородач связаны? Насколько я понял, в контакт на улице они не вступали. Клюев ходил по улице? Ну и что же — мог просто делать моцион. Работа у него сидячая. А бородач мог быть жильцом одной из квартир того же дома.

Михаил так и вскинулся.

— Да ведь... Тихон Григорьевич!.. Вы же не знаете!.. Я его позавчера видел. Он выходил из подъезда, где жил Красовский. Когда с обыском пришли. На Ольгинской... Он еще тогда показался мне подозрительным... Из-за палки. Потому что он малость хромает...

Мельников встал, обошел стол, опустил Михаилу на плечи большие тяжелые руки.

— Ты не волнуйся.

— Да я не волнуюсь...

— Вот правильно. И не торопись. Докладывай по порядку: где, когда, что и зачем. И про палку и про все остальное.

И Михаил начал рассказывать по порядку. Как пришли с Воропаевым к угловому дому на Ольгинской, как Воропаев послал его за дворником. И даже о том, как дворник принял его за жулика.

Мельников и Холодков слушали внимательно. Иногда задавали уточняющие вопросы.

— Перед тем как открыть дверь квартиры, Воропаев приготовил оружие? — спросил Холодков.

Получив отрицательный ответ, он что-то чиркнул на листе бумаги и придвинул листок к Мельникову. Тот прочитал, кивнул.

Чем больше рассказывал Михаил, тем яснее понимал: его оправдавшиеся подозрения о связи бородача с контрреволюционным подпольем готовы вступить в противоречие со словами Воропаева о том, что он видел, как бородач выходил из квартиры первого этажа. Маловероятно, чтобы двое заговорщиков жили в одном доме на разных этажах, и в тот момент, как чекисты пришли с обыском к первому, второго зачем-то понесло на улицу без палки, с которой он обычно не расстается, а палка оказалась в квартире первого, хотя ему и не нужна. Противоречие пугало Михаила, потому что неожиданно бросало на Воропаева тень подозрения. В чем? В халатном отношении к своим обязанностям. Воропаев мог замешкаться на улице, и бородач успел покинуть квартиру Красовского, создать видимость, будто живет в нижнем этаже. И все же ради справедливости Михаил счел необходимым добавить, что если Воропаев и не доложил Холодкову про палку и про хромого бородача, то это продиктовано исключительно желанием оградить товарища от насмешек.

— По той же причине и вы не поделились со мною сразу после обыска своими сомнениями? — сухо сказал Холодков.

— Я? Да ведь Воропаев был старшим.

— Откуда такое чинопочитание, коллега? — Глаза Холодкова колюче сузились. — Запомните на будущее: со всяким сомнением, догадкой, предположением — ко мне, к Мельникову, к председателю Азчека в любое время дня и ночи. Вы не чиновник, а молодой большевик. Поэтому обязаны измерять свою ответственность за безопасность рабоче-крестьянского государства не должностью, а гражданским революционным долгом.

— Так-то, товарищ Донцов. А ты говоришь — живот болит, — не преминул поддеть Мельников. — У тебя, Тихон, есть еще вопросы?

— Есть. Расскажите, Миша, о встрече с Воропаевым на Нагорной.

Михаил коротко, без интереса изложил суть дела. На сердце было тяжело. Дернуло же его дерзить Мельникову. Тоже герой... Кругом, оказывается, виноват.

— Ну, ну, не кисни. — Мельников потрепал его по плечу. — Будут еще и не такие штормы. Действовал ты, в общем, неплохо. Мастер!

Михаил поднял на него недоверчивый взгляд.

— Что смотришь? Ясно, неплохо. А теперь шагай, и всё, что здесь рассказал, напиши в рапорте. На имя Холодкова. И об обыске у Красовского и о сегодняшнем наблюдении. Насчет наших здесь разговоров — никому ни слова. Когда я тебе позвонил, кто был в комнате?

— Никого.

— И никому не говорил, что я тебя вызвал?

— Нет.

— Вот и ладно.

Михаил покинул кабинет.

Начальник СОЧ сел, уронил на стол тяжелые кулаки. Холодков угрюмо смотрел в пол. Предположение о предательстве перерастало в уверенность. И на душе было скверно: так, словно, протянув руку для дружеского рукопожатия, в ответ получил пощечину.

— Воропаев, а? — нарушил молчание Мельников. — Не верится, просто не верится. Таким орлом себя показал... Я ведь сам принимал его в Чека. Рабочий, член РКП...

— Только ли РКП? — обронил Холодков. — Работал он на Баиловской электростанции, а там полно эсеров. Инженер Вершкин, например, — один из главарей эсеровского подполья.

— Тиша, да ведь у нас пока ничего нету против Воропаева, кроме подозрений.

Холодков видел, как больно его товарищу. К своим сотрудникам Мельников относился — мало сказать со вниманием: с любовью. Особенно к молодежи. Радовался всякой их удаче, проявлению мужества, находчивости. Говорил с восторгом: «Ах, каких ребят родила революция, Тиша... С такими горы свернем. Салаги, конечно, опытом бедны, так это дело наживное. Зато преданность делу какая! В огонь и в воду готовы без колебаний».

Неудачи «своих ребят» он переживал едва ли не сильнее их самих. С пеной у рта защищал их перед начальством, потому что неудачи происходили опять-таки от недостатка опыта. Предательство сотрудника Чека в его глазах было не только тягчайшим преступлением против народа, но и смертельным личным оскорблением.