На земле и под землей - [8]

Волшебная рама

Знаешь ли ты про Волшебную раму? Каждый художник мечтает ее найти для своих картин, но как она в точности выглядит — не знает никто. Известно лишь, что хорошая картина в этой раме становится в тысячу раз лучше, чем была, до того красивая, что глаз не отвести. Плохая же наоборот, до того становится отвратительной, что краски на ней так и жухнут от отвращения к самим себе. И еще доподлинно известно, что какую бы картину ты в эту раму ни вставил — маленькую, среднюю или огромную, как стена твоей спаленки — рама придется картине в самый раз. Раме этой тысячи лет, но ей ничегошеньки не делается, хоть и сделана она из обычного дерева. А смастерил ее один старенький плотник. Это был хороший плотник и богатые люди заказывали ему всякие работы по дереву, обещая заплатить как нибудь потом (у богатых частенько нет при себе денег). И вот однажды царь той страны, в которой жил этот плотник, заказал старику раму для своего портрета. А с портретом этим вот какая была история…

Царь был очень богат и хвастался этим как только мог. Когда в его страну приехал погостить на недельку самый лучший художник в мире, царю взбрело в голову заказать ему портрет, чтобы потом хвастаться этим портретом перед друзьями, а особенно — перед врагами (уж так ему хотелось, чтобы все ему завидовали). Художнику царь не понравился — уж до того у него было злое и глупое лицо. Но отказать ему прямо художник побоялся (ведь это все-таки был царь!). И тогда художник назначил за свою работу огромную цену — полцарства и царевну впридачу. Художнику все это, конечно же, совершенно было не нужно, а цену такую он назначил нарочно — чтобы царь от своей затеи отказался. Но царю, как говорится, вожжа под хвост попала. К тому же он нахвастался уже всем соседям, царям да королям, что лучший художник в мире обещался нарисовать его, царя, портрет. И вот царь согласился отдать художнику за работу полцарства, и царевну впридачу (хотя царевна, надо оказать, была сущая мегера, вся в папочку, да еще такая уродина, что царь ее и задаром бы отдал — да только не брал никто). Поздно было художнику от своего слова отступаться, пришлось браться за работу.

Царский портрет художник писал долго, целых три года, три месяца и три дня. И по мере того как работа близилась к концу, самый лучший художник становился все бледнее и бледнее, все слабее и слабее. Ходили слухи, что царь помаленьку отравлял художника, ведь мертвому художнику не надо будет полцарства отдавать. А я так думаю, что художник оттого чах да бледнел, что три года каждый божий день должен был рисовать жестокое и глупое лицо царя. От такого зрелища кто хочешь зачахнет! И вот, наконец, портрет был закончен, а вместе с ним закончились и последние силы художника. И в ту минуту, когда царь со своими вельможами входил в залу, где на золотом мольберте стоял законченный портрет, художник испустил последний вздох и отошел, как говорится, в мир иной.

Глянув на портрет, царь сначала обрадовался. Парадный наряд царя был нарисован такими яркими, звонкими красками, каждая пуговка и ленточка выписаны так отчетливо, что казались настоящими, приклеенными к холсту, пуговками и ленточками. А любимая собака царя (не удивляйся, дружок, злодеям тоже не чужда любовь к животным) казалось вот-вот выскочит из картины с заливистым лаем… Но когда царь глянул повыше штанов и мундира, ему стало как-то нехорошо. Да-да, царь посмотрел на свое собственное лицо и просто-напросто испугался, уж таким оно было злым да жестоким! Человек с портрета смотрел царю прямо в глаза и, казалось, хотел сказать: «Казнить его!» Вот ведь, дружочек, страсть-то какая!

Впрочем, царь был доволен: пусть все, глянув на портрет, видят, какой он ТВЕРДЫЙ и НЕПРЕКЛОННЫЙ (не портрет, конечно, а он, царь). И еще он обрадовался, что художник умер, и, стало быть, за портрет не нужно было отдавать обещанную цену. Царевна, правда, огорчилась (на ней ведь никто не хотел жениться, а самый лучший в мире художник — это все-таки не самая худшая в мире партия).

И вот царь заказал старому плотнику раму для своего портрета и даже на радостях, что пол царства отдавать не пришлось, заплатил плотнику вперед. (Ты еще помнишь о стареньком плотнике?) Рама у него получилась просто расчудесная. Но плотник ведь был очень старенький и глаза у него были уже не такие зоркие, как у тебя или у меня. И наверное поэтому он немножко ошибся с размерами и рама оказалась чуть маловата — картина в ней не помещалась. Времени, чтобы сделать новую раму, совсем уже не оставалось, какой ужас! Но у плотника был сын, тоже, конечно, плотник (в ту далекую пору так уж было принято, что сын рыбака становился рыбаком, сын солдата — солдатом, а сын плотника — непременно плотником). И хоть сын этот был еще подросток, но кое-что уже смыслил в плотницком деле. И к тому же он очень любил своего старенького отца. И мальчик взялся исправить раму, хотя трудно даже представить, каким образом можно увеличить раму, это же ведь не то что уменьшить! Но каким-то непостижимым образом сыну плотника это удалось. Всю ночь трудился он в мастерской своего отца и наутро — вот чудо! — рама подходила к картине в самый раз. А в ту пору (да кое-где и сейчас) принято было на свою работу ставить клеймо, это как бы подпись мастера, чтобы все знали, кто эту работу сделал, и чтобы все знали, ежели работа плохая, кого за нее поругать. Честь поставить клеймо старик уступил сыну — ведь он его, старика, так выручил! И тогда мальчик в самом уголке рамы нарисовал маленькую-премаленькую букву, первую букву своего имени (это была единственная буква, которую он знал, так как вообще-то ни читать, ни писать мальчик не умел). Это была буква «И». Она была очень маленькая, такая, чтобы увидеть ее мог только тот, кому очень-преочень захочется ее увидеть.