На заре земли Русской - [93]

А не думать об осторожности не получалось. Каждый скрип и шорох в ночном зимнем лесу заставляли напрягать слух, озираться по сторонам, ловя тихое эхо, крики ночной птицы, шуршание снега под конскими копытами и чужие, не принадлежащие лесу звуки. Такие звуки были самыми страшными, и Дарен узнавал их, но не подавал виду. В одиночку, без товарищей-дружинников, ему ездить еще не приходилось, к тому же…

Додумать о своей нелепом страхе он не успел. Прямо из темноты, из ниоткуда на дороге выросла высокая широкоплечая фигура в изодранном полушубке, смятой шапке с лохматой опушкой. Сильная рука решительно ухватила лошадь за уздечку, останавливая.

— Куда едете, добрые люди? Не хотите ли переночевать?

— Благодарствую, нам в Киев надобно, — ответил Дарен за обоих, помня, что добродушная и наивная Невзора сочтет слова нежданного путника за помощь.

— Не поспеете в Киев. Ворота-то давно заперты, — по тонким губам путника скользнула ехидная улыбка.

— Нам бы до утра добраться, — Дарен за спиной у Невзоры крепче сжал нож, потом подсадил свою спутницу поудобнее и тронул поводья, но лошадь оставалась на месте.

Хруст снега за спиной он услышал слишком поздно. Развернулся, выпустив уздечку, с размаху несколько раз сунул нож в темноту, вслепую, но никуда не попал. Вокруг плеч со свистом затянулась веревка, его выдернули из седла, повалили в снег, пока он пытался подняться, поскальзываясь и проваливаясь в сугроб, стащили меховую телогрейку, обшарили дорожную сумку и калиту, вытрясли все, что отыскали, прямо на землю. Где-то совсем рядом испуганно вскрикнула Невзора, но Дарена держали так крепко, что он не мог даже вздохнуть полной грудью, не говоря уж о том, чтобы выручить ее. Нож выбили из замерзших пальцев ударом ноги (под тяжелым сапогом хрустнуло что-то в ладони), перед глазами поплыли разные цвета.

Неожиданно сильный и властный глуховатый голос заставил разбойников остановиться. Дарен вздохнул чуть свободнее, когда от его горла отстранили клинок, но в следующий миг чья-то рука ловко ухватила его за ворот свитки и рывком поставила на ноги. Приглядевшись, Дарен разглядел высокого и широкоплечего человека солнцеворотов тридцати с небольшим в зеленом кафтане. Светловолосый, с бледным лицом, тронутым оспой и затянутым неаккуратной трехдневной щетиной, он слегка встряхнул незадачливого путника, толкнул его на дорогу против себя и выпустил.

— Сколько раз вам сказывал: таких не трогать? — спросил этот странный человек у темноты. Та отозвалась несколькими вздохами и неразборчивым, но явно ругательным шепотом. — Мало вам боярских обозов, простой-то люд чем насолил? А ну ступайте отсюда!

Дарен в изумлении хлопал глазами, глядя на него: не таким он представлял себе атамана лесных разбойников. Когда понял, что лихие люди их окружили, так уж и с жизнью попрощался: понаслышке знал, что от таких живыми едва ли самым ловким и хитрым уйти удавалось. Беспощадные воры, головорезы, они прятались в самой чаще и нападали на обозы, на одиноких путников, но чтобы сам атаман (а Дарен понял, кем был этот человек, по тому, как он приказывал) заступился и велел оставить их — в это ему не верилось до сих пор. Очнулся от своих мыслей он только тогда, когда услышал испуганный голос своей подруги.

Невзору сбросили с седла в снег, стащив теплый пуховый платок и выкрутив за спину руки. Пока Дарен приходил в себя и соображал, атаман быстро подошел к ней, подхватил с земли, разрезал веревку на запястьях своим ножом. Подобрал из сугроба пуховую шаль, стряхнул, кинул девушке:

— На, растяпа. Не теряй больше. Поезжайте отсюда, оба, покуда целы, — добавил, сверкнув светлыми голубыми глазами в сторону Дарена. — Да простите неразумных. Слушают приказы через раз.

— Ты сам-то кто таков? — спросил молодой киевлянин, обретя, наконец, дар речи.

— Сокол я. Стемиром звать. Атаман их, вроде как. Ну, поезжайте, нечего вам тут делать…

Он не договорил, махнул рукой и, тоненько насвистывая, исчез в темноте. Дарен, не теряя времени, вскочил в седло, помог забраться Невзоре и рванул поводья что было сил…

Молодой дружинник трещал без умолку, с горящими глазами, забывшись, рассказывал об этом странном путешествии из Киева через все южные города и обратно. Переяславль, Курск, Чернигов, Новгород-Северский — все смешалось, спуталось в его торопливом и сбивчивом рассказе, и Всеслав с трудом представлял эту его дорогу. И когда паренек умолк, переводя дух, он спросил:

— Теперь — все? Женишься, хозяйство будет, двор свой? Там и заботы придут другие.

Дарен помолчал, потом осторожно оглянулся и наклонился поближе к окошку.

— Подожди, княже, вот освободим вас, тогда и другие заботы. А нынче не о том мне думать надо. Разве ты не понял?

Всеслав долго еще молчал, и Дарен видел, как на короткий миг посветлел его суровый взгляд, словно по хмурому, задумчивому лицу проскользнул солнечный лучик.

— Как бы вы за нашу свободу своей не поплатились, — промолвил он наконец.

— Не бывать этому! — горячо заверил его Дарен. — Мы сумеем, мы справимся!

И когда он отошел и наполовину прикрыл оконце, чтобы ветром в поруб, и без того насквозь промерзший, не задувало снег, князь все еще стоял у стены молча, потерянно глядя себе под ноги. Рассказ молодого дружинника больше походил на сказку: драки, сражения, настоящая любовь, но мало сказок в жизни человека, зато много дней счастливых и тяжелых, печальных и радостных, похожих на сон. И то, ради чего был весь этот рассказ, тоже сразу стало ясно: много, очень много людей потеряли веру в силу и мудрость великого князя. Им довольно уже того, какие бесчинства на его земле творились и будут твориться, если не прекратить их. И в Переяславле, и в Чернигове, и даже в самом Киеве найдутся те, кто не побоится пойти против его власти.