На заре земли Русской - [90]

— Оставь, оставь, Святополк Изяславич! Бориска, кланяйся! Проси прощения!

— И не подумаю, — глухо промолвил Борис. — Я всю правду сказал!

С этими словами он развернулся и помчался прочь, к темнеющему за церковными воротами посаду. Святослав рванулся было за ним, но, поразмыслив, остановился: все одно брата сейчас не вернуть, зная его горячий крутой нрав и дерзость в часы гнева, только хуже будет.

Святополк и Александра смерили друг друга ледяными взглядами. Им разойтись никак было невозможно. Александре сразу опротивел его гордый и надменный вид, его вседозволенность и безнаказанность. Она и помыслить не могла о том, чтобы быть хозяйкой дома, который принадлежит ему. Не пускала его ни в свою горницу, ни в горницу Всеслава, ей все казалось, что одно его присутствие оскорбит честь мужа. Теперь же, когда он впервые поднял руку на ее сына, она отчетливо поняла, что так продолжаться больше не может.

Мальчики возвращались домой взволнованные и притихшие. Они все видели и слышали, они стояли рядом и каждый про себя думал, что, будь он на месте Бориса, то поступил бы точно так же. Ни один из них, даже самый младший, Глеб, не побоялся бы защитить родную матушку, ответить на обидные слова князя не менее смело и дерзко. Только вот… что теперь с Бориской будет? Он так скоро не воротится. А когда воротится, то князь Святополк не преминет случаем наказать его за дерзость. Эта мысль пугала всех троих, пугала, но не останавливала.

Святослав, бывший самым близким к Борису, решил, что будет бороться вместе с ним, и никакие удары, никакие оскорбления его не остановят. Чем он хуже старших, Романа и Ростислава, которым нынче даже тяжелее, чем им всем, но они ведь держатся? Наверняка не жалуются и не плачут. Они мужчины, они воины, будущие князья, а значит, их пример — пример для всех остальных братьев.

На северный Полоцк мягко и незаметно опустилась ночь. Засветились желтоватым светом мутные окна, стихли голоса, скрипы повозок и дверей, лай собак, мычание коров и вечерний колокольный звон. В печных трубах завывал ветер, гулко хлопали деревянные ставни. Сжавшись от холода под теплой вязаной шалью, Александра раз за разом вспоминала минувшие события. Как же так могло получиться? Раньше у нее и молодого наместника не было ссор, только сухая и холодная наверняка взаимная неприязнь, нынче же это переходит пределы дозволенного. Женщина не могла уснуть: не давали покоя тяжелые мысли, мысли о сыне — где он, что с ним, когда вернется? Да и глубокий грудной кашель, ставшей уже привычным, мучил бесконечно.

— Сашенька, спишь? — послышался где-то совсем рядом встревоженный шепот травницы Дарьи. Александра теперь ночевала в девичьей, но это ее ни капли не смущало. — На-ка, выпей. Полегче станет!

Дарья помогла Александре сесть, поддерживая ее под локоть, подала деревянную миску с горячим отваром из имбиря, облепихи, листьев земляники и меда. Обжигаясь, Александра сделала несколько глотков и, снова закашлявшись, откинулась назад. Дарья поплотнее укутала ее еще одним пуховым платком.

— Что же ты не бережешь себя совсем, Сашенька, — вздохнула она, садясь рядом на узкую постель и успокаивающе гладя женщину по плечу. — Ты одна у нас осталась надежа и опора, да и для себя бы побереглась…

Дверь тихо скрипнула, пропуская в жарко натопленную горницу струйки холодного ветра. Александра тут же подобрала босые ноги под себя, Дарья невольно поежилась.

— Матушка? — вдруг послышался из темноты негромкий ломающийся мальчишеский голос. Дарья тепло улыбнулась и, едва заметно кивнув княгине, вышла из горницы. Княжич, недолго потоптавшись на пороге, тихонько подошел и встал рядом с матерью, потупившись и не умея подобрать нужных слов. Александра протянула руки и крепко обняла сынишку. Усадила подле себя, прижала его голову к своему плечу, принялась гладить и перебирать растрепанные русые волосы. Уткнувшись носом в материнский платок, Борис беззвучно плакал: плечи его вздрагивали под рукой Александры.

— Ну-ну, тише, родной мой, не надо, не надо, — прошептала она, отстраняя его и ласково целуя в лоб. Обхватив его голову ладонями, слегка запрокинула к свету и увидела, что правую щеку пересекает вспухшая красная полоса и исчезает где-то на верхней губе и под волосами. Тяжело вздохнув, Александра тронула губами этот след, погладила двумя пальцами. Смочив в холодной воде холщовую тряпицу, осторожно протерла лицо мальчика, влажное от слез и раскрасневшееся с мороза.

— Прости меня, мама, — Борис обнял ее, пряча глаза. — Я как лучше хотел. Не сдержался.

— Я знаю, сынок, знаю, — мягко улыбнулась Александра. — Это похвально, что ты родных своих любишь, но нельзя же так грубить, никому нельзя, будь он хоть челядин, хоть боярин. А прощения у Святополка Изяславича ты все-таки попросишь. Пойми, Бориска, нынче время такое. Тебя не просят его чтить и любить, но и спорить с ним нельзя. Он ведь сын самого Изяслава Киевского. Он князь…

— Отец наш князь! — воскликнул Борис, перебивая ее. — А он… скоморох!

— Тише, тише, — испугалась Александра, приложив палец к его губам. — Я понимаю, Бориска. Думай, что хочешь, только потерпи еще. Потерпи немного, поверь мне, все будет хорошо. Надо ждать.