На заре - [2]

— Сонюшка, милая! — радостно воскликнула Оксана и, торопливо поставив ведра на землю, обняла ее: — А недавно Вася письмо из Крыма прислал… спрашивал и о тебе. Все жалеет, что ты за него не пошла.

Соня потупилась, с обидой сказала:

— Зачем об этом, Оксана? Никогда не говори мне о нем.

Оксана метнула на нее косой взгляд, подняла ведра и молча пошла своей дорогой.

Соня свернула в улицу, ко двору своих родителей, остановилась у приоткрытой калитки, робко заглянула во двор. Мать несла к свиному корыту помои. За нею, визжа и хрюкая, бежали поросята. Тут же, виляя хвостом и облизываясь, шла черная собака. Около сарайчика с прогнившей соломенной кровлей и кособокими турлучными стенами ворковали сизые голуби. Старуха вылила помои в корыто. Поросята жадно хватали куски размокшего хлеба, толкали и кусали один другого. В прохладной тени, под шелковицей, росшей у хаты, загоготали гуси и тоже направились к корыту.

Во дворе соседа Игнатчука, а по-уличному Гусочки, послышался крик. На покривившемся крылечке Соня увидела самого хозяина в заплатанных и залосненных до блеска полотняных штанах и рубашке. Он держал зарезанную курицу, отчаянно бил себя в грудь и шумел на соседку, вдову Белозерову, которая уличала его в краже ее курицы.

— Вот я тебе покажу, байстрюк поганый! — кричала вдова. — Будто я своих курей не знаю? Чтоб ты подавился ею, пес шелудивый!

— Ах ты ж, чертова гыдость! — взвизгнул Гусочка. Его маленькая неказистая фигура съежилась, зеленоватые глаза полезли из глубоких орбит, и он затряс угрожающе костлявыми кулаками: — Не попадайся мне!

— Вор! Вор! Вор! — кричала Белозерова, выбегая со двора.

— Я тебе етого не забуду! — свирепел Гусочка. — Жаль, что тебя в люльке не задушили, патолочь[5] городовицкая[6]!

— Эге ж, не пужай дюже[7]! Это тебе не при Мартыне Гречке кулаки греть на женах погибших партизан.

— Тьфу на тебя, окаянная! — плюнул Гусочка. — От твоих курей один только разор. Погляди, все скирды поразгребли… — Он ткнул пальцем на свой двор, застроенный сараями и амбарами последней ветхости: — Я теперички не дам им спуску, а отвяжу Дурноляпа, так он им хвосты повыдергивает!

— Ты со своим Дурноляпом — пара!

Гусочка точно ужаленный погнался за Белозеровой, но неуклюжие боты мешали ему бежать, и та успела вскочить в свой двор. Заперев калитку, она бросила:

— У тебя и голова тыквой!

На улице уже толпились женщины и дети, покатывались со смеху. Гусочка, осыпая вдову бранью, пригрозил напоследок:

— Ну, берегись! Вот скоро из-за границы наши придут!

Белозерова показала ему два шиша:

— Вот тебе, черт довгомордый! Жди. Ваших за границей закопали по колена в землю, и о них свиньи чухаются!

— Отака чертяка!.. — опешил Гусочка. — Да что же ето такое? Ты могешь так поносить казаков?

— Не казаков, — огрызнулась Белозерова, — а беляков, таких, как твой брат-милигрант.

Гусочка загромыхал досками, перемахнул во двор соседки, но она, юркнув в сенцы и показав ему фигу, закрыла дверь. Озлобленный, Гусочка почесал затылок, вышел со двора. К нему подбежали ребятишки.

— Дядько, а она вам дули давала, — шмыгнув носом, хихикнул чумазый мальчуган.

Гусочка топнул ногой.

— Кыш от меня, гадость! Лозины захотел?

Ребятишки с хохотом ринулись прочь и помчались по дороге, клубя ногами пыль.

Гусочка широкими шагами направился к своему двору. Белозерова снова появилась на улице, крикнула ему вслед:

— Дурноляп!.. Курокрад!

Из-за угла неожиданно выехала автомашина.

— Ах, бабоньки! — испуганно шарахнулись в стороны женщины, затем остановились, наперебой закричали: — Пропустите, дорогу дайте!

— Это ж наш председатель ревкома[8]! Подавай, Фекла, жалобу товарищу Корягину! — тоненьким голоском воскликнула низенькая, юркая казачка.

Машина замедлила ход, остановилась.

Из нее вылез мужчина в военной форме, с глубоким сабельным шрамом на левой щеке, придававшим гладко выбритому лицу строгое и даже несколько злое выражение. В зубах у него дымилась кавказская трубка, отделанная чернью.

— Что случилось, Прохоровна? — строго спросил Корягин, поправляя под широким солдатским ремнем гимнастерку.

— Курицу мою украл Гусочка, — прослезилась Белозерова.

— Накажи, упеки его, товарищ председатель, хоть в Сибирь, хоть в Соловки, хоть куда-нибудь! — яростно закричала ее соседка. — Жисти нам, бабам, не дает во всем квартале. Всякую дрянь ворует, а ежели изловим, то нас же и бьет. Да еще как бьет: что в руке держит, тем и опояшет.

— Да, да! — добавила высокая молодица. — У него черт в подкладке, сатана в заплатке!

По толпе прокатился хохот. Гусочка, встряхивая угловатой головою, покрытой жидкими рыжими волосами, высунулся на улицу.

— Токо что пужал нас, что скоро из-за границы ихние придут, — сказала молодица.

— Не верь ей, Петр Владиславович! — замахал сухими руками Гусочка. — Ето она врет! А что касаемо курицы, так я зарезал свою. Ежли хочешь, можу перекреститься.

— Вы бачилы[9]? — прыснула старуха. — Знаем, какой ты богомольный, чтоб тебе ни дна ни покрышки не было!

— Погодите! — Корягин поднял руку. — Не все сразу. — И обратился к Белозеровой: — Курицу он у тебя украл?

— Эге ж, товарищ председатель, — нараспев подтвердила Белозерова, — курицу… нечистый дух…