На заре и ясным днем - [51]

Требовалось срочно отстроить бункер под зерно и тракторы «Кировцы» под крышу в теплый гараж поставить. А где железо? Нет на железо фондов. И едет Хохлов в Челябинск. Везет с собой мясо. Там передает его (по всей законной форме) на одном из заводов в столовую для общественного питания рабочих, а взамен привозит железо. И зимуют в теплом гараже двадцать ухоженных «Кировцев», принимает зерно новый бункер.

Нет, не защищаю я эту самодеятельность Хохлова, не хвалю его за такие кавалерийские налеты. Но как только соберусь осуждать, вижу довольные, голубые глаза Владимира Александровича Шевкуленко, бригадира трактористов с К-700, кавалера ордена Ленина, и слышу слова его: «А ведь могли бы загубить такую технику…»

Так считает и сам Хохлов. Однако выговор этот он получил не за «добывание» железа, а «за нарушение государственной и партийной дисциплины».

Когда в первый раз встречаешься с Григорием Тимофеевичем, то поначалу кажется, что человек он спокойный и даже невозмутимый. А впечатление это создается потому, что от всей его крупной фигуры веет чем-то добродушным и даже домашним. Так ведь часто бывает — физически сильные люди зря не хорохорятся. А Хохлов и впрямь могутен: высок, широкоплеч, большеголов.

Пешком ходить на далекие расстояния Григорию Тимофеевичу трудновато. Но «давить пешечка» он любит. Оставит машину и идет на другой край поля. А поля здесь, известно, немалые. Но идет, потому что там сеют. Останавливает агрегат и, пыхтя, взбирается на приступок у сеялки. Одну ногу поставил, сеялка присела, другую — и сеяльщик, весь черный от пыли парнишка на другом конце, аж подпрыгнул.

А Хохлов машет рукой трактористу: «Поезжай!»

Поехали. А сошники с той стороны, где пристроился на

одной доске с Хохловым молоденький сеяльщик, только чуть чиркают пашню. «Стой! — останавливает. — Там мелко, тут глубоко, не годится».

После этого веселого эксперимента разговаривает с парнями. Беседа идет непринужденная, настроение у ребят веселое.

Встретил я раз Григория Тимофеевича в самую осеннюю страду. В поле искать легче ветер, чем директора совхоза. Однако я решил подождать его в конторе. К тому же вечером соберется планерка. Случайно зашел Володя Асямолов. Был он весь серый от пыли, и я даже не узнал его резиновые сапоги. «Купил новые?», — спросил я его здороваясь. «Не-е, степь подарила».

Говорю, что вот Хохлова поджидаю. Асямолов махнул безнадежно рукой: «Пустой номер…»

— Он и дом-то свой, наверное, уж давно забыл. Как его еще хозяйка терпит?! Можете себе представить — десятый год крышу дома, в котором живет, перекрыть не соберется!

— Плохой хозяин, значит?

— Частник никудышний, — уточняет Асямолов. — На селе жить без хозяйства негоже…

Мне смешно:

— Володя, и это ты говоришь! От такого хозяина, как ты, даже собственные кошки сбежали!..

— Я не ветеринар, — полушутя добавил Владимир, а потом уточнил: — Видимо, мы с ним одного поля ягоды или хотя бы с соседних.

Но мы все-таки и разные, — после некоторого раздумья продолжал Володя. — Я люблю, например, каждое дело заводить немедленно, тут же, по горячим следам. А Тимофеевич — специально, что ли? — вдруг забывает, что ему надо в данный момент сделать. А потом шпарит!

И вдруг совершенно неожиданно спрашивает: «А вы не читали случайно мемуары немецкого канцлера фон Бюлова?» Я не стал демонстрировать ему свою эрудицию, так как мемуары Бюлова изучал больше двадцати лет назад на историческом факультете, слушая лекции доцента Кировского пединститута, ныне ректора его Георгия Андреевича Глушкова. А промолчал, так как начисто забыл их и, выражаясь словами Джером-Джерома, с тех пор чувствовал себя гораздо лучше.

Володя отнес молчание на счет моей памяти и продолжил:

— Так вот этот Бюлов любил повторять о России слова, которые я бы прямо отнес к характеру Хохлова: «Русские долго запрягают, но быстро скачут».

— Это как же понять? Как нашу русскую поговорку: «Пока шлея под хвост не попала»?

Асямолов несколько смутился.

— Совсем нет. Хохлов — человек склада особого. Ему зараз все дела хочется сделать, то есть немедленно. Вот он и хватается за все сразу. А время идет и что-то главное вдруг, оказывается, упущено. Это слишком болезненное восприятие — сделать все самому. Потому он часто не доверял нам и упускал момент. Потом его как бы озаряло, и начиналась атака. Тогда все! Он не жалел ни себя, ни людей, шел напролом. И, как правило, добивался своего. Но какой ценой?

Слышал я об этом не только от Асямолова. Некоторые, не понимая этого и уже потеряв веру в успех поздно начатого дела, пытались урезонить Хохлова. Но все было тщетно. Поздно! Он не мог уже не сделать этого. Он Хохлов.

Как-то на балансовой комиссии ему в глаза стали выговаривать, когда речь зашла о том же теплом гараже для «Кировцев» и бункере для зерна: вот, мол, Григорий Тимофеевич, вы для себя это хотите построить все, памятник, так сказать, при жизни себе поставить.

Они не знали, что он сможет это сделать, они видели только одно — неразумность задуманного предприятия. Не верили. И это его оскорбляло. Но не обезоруживало. А, наоборот, вызывало подвижническую злость. И он шумел на комиссию, показывая при этом весь свой, хохловский, темперамент: «Не путайтесь под ногами! Не мельтешите!»