На заработках - [7]

Женщины послѣдовали его примѣру. Панкратъ пошелъ за рогожными носилками. чтобы стаскивать выдернутыя кочерыжки въ одно мѣсто къ избѣ. Третій мужикъ, худой и длинный, рябой и черный, съ еле растущей бородкой, по имени Евилъ, стоялъ и почесывался.

— Зря и выдергивать-то будемъ эти кочерыжки… бормоталъ онъ. — Помилуйте, зачѣмъ? Когда гряды копать начали-бы, то кочерыжки заступами-бы и выворачивали, а бабы ихъ собирали-бы и таскали куда слѣдоваетъ.

— Понимаешь ты, чтобы хозяину угодить, возразилъ мужикъ съ бородой лопатой. — Очень ужъ обидно ему, что рабочіе до солнечнаго пригрѣва должны безъ дѣла сидѣть. Ну, да вѣдь надсажаться особенно не будемъ. Что сдѣлаемъ, то и ладно. Эй ты! Желтый платокъ! Ты землю-то съ корней оббивай, а не бросай кочерыжку съ землей. Коли ежели такъ, то будетъ не ладно. Какъ тебя звать-то?

— Акулиной, отвѣчала женщина.

— Ну, такъ вотъ оббивай землю, Акулинушка.

— Да вишь, она примерзши, голубчикъ. И въ самомъ дѣлѣ не слѣдъ-бы въ морозъ-то….

— Мало-ли что примерзши. А ты все-таки оббивай. А то что-жъ зря землю-то съ мѣста на мѣсто на носилкахъ перетаскивать! Тоже вѣдь это нудно.

— Хорошо, хорошо, милый. Тебя-то какъ звать? спросила въ свою очередь женщина.

— Спиридономъ.

— Спиридономъ? Ну? Да неужто? А у меня въ деревнѣ мальчикъ Спиридонъ у свекрови остался. Вотъ поди-жъ ты, какъ пришлось. Ладненькій такой мальчикъ, приглядненькій. Вотъ что ни хожу, что ни сижу, а сама все объ немъ думаю. Сегодня ночью даже во снѣ его видѣла. Давеча начала хлѣбъ жевать — сейчасъ первыя мысли объ немъ: что-то мой мальчикъ въ деревнѣ? сытъ-ли онъ, голубчикъ? Всего вѣдь только четвертый мѣсяцъ пошелъ ему, а я отъ груди отняла его и на старухины руки отдала. Кабы не бѣдность наша такая, такъ, кажется, ни въ жизнь-бы… Голосъ Акулины дрогнулъ. Она перестала выдергивать кочерыжки, стояла и слезилась, отирая глаза кончикомъ головнаго платка.

— Тужить нечего, отвѣчалъ Спиридонъ. — Вѣдь, поди, у своихъ оставила, а не у чужихъ?

— У своихъ, у своихъ. Свекровь взялась няньчить. Но каково ему, родименькому, на соскѣ-то!

— И на соскѣ въ лучшемъ видѣ выживаютъ. А то вѣдь, поди, и рожокъ съ молокомъ…

— Въ томъ-то и дѣло, Спиридонушко, что корову-то мы еще съ осени продали. Вѣдь нынѣшній годъ у насъ не приведи Богъ какая безкормица. Отъ безкормицы и пришли сюда. Молоко… Кабы было у насъ молоко, то я-бы и не горевала такъ особенно, а въ томъ-то и дѣло, что у насъ молока нѣтъ. Развѣ что ужъ свекровь у добрыхъ людей раздобудется молокомъ-то. Авось добрые люди помогутъ. Уѣзжая, я просила старостиху: «не дай, Митревна, погибнуть ребеночку, удѣляй ему кой когда молочка отъ вашей коровы». Она-то обѣщала, а вотъ мужъ-то ейный, староста-то нашъ, золъ на насъ изъ-за податей.

— Неисправны? поинтересовался Спиридонъ.

— Какъ тутъ быть исправнымъ, Спиридонушко, коли эдакая голодуха!

— Вездѣ нонѣ неисправность. И у насъ вотъ тоже въ Ростовскомъ уѣздѣ.

— А вы ростовскіе будете?

— А то какъ-же… Прирожденные огородники, настоящіе капустники. Мы отъ хозяина-то нашего всего восемнадцать верстъ.

— Земляки, стало быть?

— Даже одной волости.

— Такъ и у васъ нонѣ трудно?

— Трудно. Я съ Благовѣщеньева дня по Покровъ за сто десять рублей у него подрядившись. Тридцать пять рублей при отъѣздѣ онъ мнѣ на руки далъ, половину я на паспортъ и на дорогу… а половину семьѣ далъ — тѣмъ и будутъ живы.

— А мы-то съ мужемъ вѣдь семью безъ копѣечки оставили. Мужъ въ сторону, а я въ другую. Вотъ теперь старикамъ посылать надо. Какъ ты думаешь, голубчикъ, не дастъ-ли мнѣ хозяинъ хоть трешницу, чтобы въ деревню послать?

Спиридонъ оставилъ выдергивать кочерыжки, выпрямился во весь ростъ, покачалъ головой и сказалъ:

— Не дастъ. Онъ и своимъ-то землякамъ съ попрекомъ да съ ругательствами… Я такъ вотъ даже и въ сватовствѣ ему прихожусь, а еле-еле далъ.

— Бѣда! — покрутила головой Акулина. — Что только наши старики тамъ въ деревнѣ теперь и дѣлать будутъ! Вѣдь на сѣмяна и то нѣтъ.

— Нониче многіе плачутся, — пробормоталъ Спиридонъ въ утѣшенье.

— У насъ вся деревня, какъ есть, плачется, — откликнулась чернобровая женщина, Екатерина.

— И я тебѣ вотъ еще что скажу… — продолжалъ Спиридонъ. — Онъ еще добръ до васъ, бабы… Хозяинъ-то то есть. Въ другихъ мѣстахъ, какъ подрядилась — сейчасъ на прописку паспорта и на больницу рубль хозяину отдай, а онъ взялся все это справить за заживу. Нѣтъ, ужъ ты лучше и не проси трешницы — не дастъ.

— Впередъ просить хочешь? — поинтересовался Панкратъ, явившійся съ рогожными носилками. — Ни въ жизнь не дастъ. Я даже такъ думаю, что не далъ-бы онъ вамъ сегодня по пятіалтынному за день да не согналъ бы васъ. Куда ему теперь съ бабами? Вишь, какіе холода стоятъ! Какія теперь огородныя работы въ мартѣ! А потеплѣетъ, такъ вѣдь бабы этой самой будетъ хоть прудъ пруди.

— Ой, что ты говоришь, милостивецъ! — испуганно проговорила Акулина — Да куда-же мы тогда пойдемъ?

— А это ужъ дѣло не хозяйское. Куда хочешь, туда и иди. Это твое дѣло.

— Не сгонитъ, коли паспорты взялъ. Вѣдь у насъ на огородѣ парниковъ много. Кто-жъ будетъ около парниковъ-то? — перебилъ Панкрата Спиридонъ. — Ругаться по утрамъ, когда утренникъ на дворѣ, все-таки будетъ, а согнать не сгонитъ.