На Забайкальском фронте - [53]

Монастырь приближался с каждой минутой и с каждой минутой росла надежда напиться. Ведь в монастыре живут люди, значит, должна быть вода — источник жизни.

Невысокая монастырская стена едва поднималась над желтыми барханами. Над стеной торчали кумирни с прогнутыми крышами. С западной стороны ворот в монастырь не оказалось, они бывают лишь с юга, как того требует буддийская религия. Обогнув стену, отряд подошел к украшенным драконами воротам. По обеим их сторонам стояли бронзовые статуи каких-то святых. Святые всматривались полузакрытыми глазами в палящую зноем пустыню и, казалось, морщились от несносной жары.

Сурэндорж и Егоров подъехали к главным воротам монастыря. Тут их встретила толпа лам во главе с высшим духовным предводителем, именуемым хутухтой. Это был маленький щупленький старичок со скуластым морщинистым лицом и реденькой седой бородкой, ниспадавшей ручейком на его впалую тощую грудь. Одет он был в длинную желтую одежду. С левого плеча свисала широкая лента из красной материи, обозначавшая, видимо, высокий духовный сан ее владельца. Стоявшие вокруг него ламы — все до единого — были жирные, с выпяченными животами, и от этого соседства хутухта казался еще меньше, смахивая не то на сказочного гномика, не то на Кощея бессмертного.

Гости соскочили с коней, подошли к воротам. Святые отцы низко поклонились. Их мясистые, будто намазанные салом лица расплылись в счастливых улыбках.

— Сайн байну, улан цирики Сухэ![4] — пропели они дружным хором, простирая к небу соединенные ладони.

Хутухта широким жестом пригласил гостей во двор монастыря, повел их в храм. Ступая маленькими шажками между деревянными полированными колоннами к алтарю, где возвышалась позолоченная статуя Будды, хутухта благодарил гостей за освобождение от японского владычества. Командир эскадрона рассеянно слушал его, а сам думал совсем о другого — о том, что сейчас больше всего волновало его, — о воде. Наконец он не выдержал и, сложив трубочкой запекшиеся губы, перебил святого отца:

— У-у-ус.

Хутухта и без того понимал, что нужно этим измученным зноем людям, но вынужден был огорчить их.

— Бурхан оршоо![5] — отрицательно крутнул он маленькой волосатой головой и пояснил, что полчаса назад в монастырь ворвалась банда японского холуя князя Дэвана и отравила все колодцы.

Сурэндорж побагровел от злости. Что теперь делать? Князь бил его в самое чувствительное место — в сердце.

— А может быть, колодцы отравили твои ламы? — негодующе спросил он старца, но, уловив строгий недовольный взгляд Егорова, опустил голову, круто повернулся и вышел из кумирни.

«Что же теперь делать?» — негодующе размышлял командир эскадрона.

Из тяжкого раздумья его вывел подошедший хутухта. Тронув гостя за плечо, стал просить, чтобы тот непременно догнал японских лакеев и наказал их именем святого Будды. Сурэндорж печально покачал головой и указал глазами на стоявших у ворот изнуренных коней, как бы говоря этим: «На чем догонять?» Хутухта понял этот взгляд, оживился, взмахнул маленькой ручкой и сказал, что он дарит цирикам Сухэ табун своих лучших коней!

Сурэндорж не поверил своим ушам: ему дают табун свежих, резвых коней, на которых он конечно же может догнать дэванских бандитов и тем самым сохранить все имеющиеся на пути колодцы. За такую услугу он готов был немедленно стиснуть в объятиях этого тщедушного старика и не сделал этого лишь потому, что побоялся задушить до смерти своего благодетеля.

Не прошло и четверти часа, как у монастырских ворот появился табун коней. Несказанно обрадованные цирики ловили их, седлали, гарцевали перед монастырскими воротами, готовые сейчас же двинуться в поход. Среди коней возвышался один облезлый верблюд. Его привел старый морщинистый арат с голой почерневшей грудью, в большой войлочной шляпе. Он умолял цириков непременно взять у него этого последнего верблюда, запрячь его в пушку и как можно дальше гнать из Монголии японских завоевателей вместе с продажным князем Дэваном.

Не теряя времени, передовой подвижной отряд Сурэндоржа отправился в путь. Кони мчались на рысях, иногда пускались в галоп, и через несколько часов эскадрон настиг банду, стоявшую у степного колодца. Цирики с такой быстротой налетели на бандитов, что те не успели отравить колодец. Семеро были сражены автоматными очередями, трое зарублены шашками.

Сурэндорж был настолько рад тому, что наконец напоит своих многострадальных цириков и отправится к воротам Большого Хингана — Долоннору, что готов был, несмотря на дьявольскую усталость, пуститься в пляс. Но тут на него нахлынула новая забота. В ту минуту когда он спрыгнул с коня и хотел напиться холодной воды, к нему подскочил уцелевший бандит с окровавленной, наскоро перевязанной рукой и, упав на колени, торопливо залепетал по-монгольски:

— Улан цирик! Беги назад. Из Жэхэ идет несметная сила князя Дэвана. Клянусь бурханом! Вы все погибнете!

Трудно было поверить, чтобы бандит врал. Скорее всего, говорил из-за страха или в знак благодарности за то, что ему сохранили жизнь да еще перевязали рану.

— Где отряд князя? — строго спросил Сурэндорж, пронизывая пленника сверлящим взглядом.