На Забайкальском фронте - [38]
— Недавно мне пришлось толковать с одним поэтом, — продолжал Георгий Мокеевич. — Этот довольно замкнутый субъект стал доказывать мне, что «служенье муз не терпит суеты», что творчество, как и любовь, требует уединения. Но разве в войну лучшие писатели-фронтовики искали покоя? И какие прекрасные книги родились от общения пера и автомата! — Марков сделал небольшую паузу, посмотрел на лежавшую на столе рукопись и добавил: — Тишина нам, конечно, нужна: в шуме пивного бара ничего путного не напишешь. Но прежде чем уединиться для творчества, оглянись вокруг себя, посмотри, как гидростроители перекрывают реки, познакомься со строителями БАМа, которые в вечной мерзлоте прокладывают железнодорожные рельсы, поживи с ними в палатке — словом, почувствуй себя участником великих дел. И шире станут твои творческие замыслы, громче запоет твоя муза.
Бывший командарм внимательно выслушал писателя, в раздумье заметил:
— В литературе вас называют певцом Сибири, а для нас, забайкальцев, вы по-прежнему певец орлиных хинганских полков.
Прощаясь с хозяином, гость оглядел его с головы до ног, сказал вроде бы с сожалением:
— Не узнал бы вас на московской улице. Совсем гражданским человеком стали. — И, встопорщив остистые брови, спросил с деланной строгостью: — Ну, а полковничью шинель, небось, храните?
— Пусть висит — может, сгодится.
— То-то же. Правильно делаете!
Отставной генерал пожал отставному полковнику руку, направился к дверям. Он спешил в райвоенкомат на встречу с призывниками, чтобы рассказать наследникам боевой славы, как трудно добывалась победа, сколько крови и жизней было отдано за землю, на которой они теперь живут, трудятся и влюбляются, и как упорно надо учиться военному делу, чтобы уберечь мир на земле.
ПАРТОРГ РОТЫ БАТОРОВ
Много крови попортила бойцам эта косматая безымянная высота. Рота несколько раз пыталась взять ее штурмом, и все безуспешно. Во время третьей атаки стрелки доползли уже до самой середины ската. Казалось, еще один рывок, одно усилие — и они прорвутся к вершине. Но тут ожил проклятый дот, и пришлось откатываться вниз, к подножию, откуда начиналась атака.
Под вечер по высоте ударили орудия. Били хлестко, эхом отзывались рвущиеся снаряды. Вершина стала похожа на оживший вулкан, извергающий в небо расплавленную лаву. Когда закончилась артподготовка, бойцы бросились вперед. Подъем становился все круче, на пути все чаще попадались воронки от снарядов. Рота миновала изрытую снарядами горбину и оказалась совсем неподалеку от развороченного дота. Но в это время наверху снова заговорил вражеский пулемет, и рота залегла. Вокруг зачиркали пули, разбрызгивая в стороны землю. Оставаться на голом месте было нельзя. Пришлось снова откатываться к подножию высоты.
Неудача удручала бойцов, подрывала веру в успех. Но вдруг из соседней траншеи в окоп прилетел камень, к которому была привязана листовка-молния. Парторг батальона писал в ней: «Товарищи бойцы! Во время последней атаки старшина роты коммунист Демин взорвал фашистский дот на северном склоне высоты. Слава отважному герою! Берите пример с коммуниста Демина!»
Короткая листовка ободрила бойцов, вселила в них уверенность. Если Демин сумел подобраться к вражескому доту с северной стороны, то почему же не взорвать дот на южном скате?
Через час по высоте снова ударили орудия. После артподготовки рота ринулась в атаку. На полпути вражеский пулемет прижал ее к земле. И тут над окопами поднялась коренастая фигура парторга роты лейтенанта Сидельникова:
— Коммунисты, за мной!
Семь человек устремились за парторгом. А за ними ринулась вся рота. Высота была взята.
Рассказав этот боевой эпизод из фронтовой биографии полка, в котором он воевал, командир роты капитан Колмыков немного помолчал и, взглянув на парторга своей роты сержанта Иннокентия Баторова, сказал:
— А теперь перед нами другая высота, учебная. — Капитан начертил на блокнотном листке крутую пирамиду и поставил на вершине жирную цифру 5. Пониже — 4, а еще ниже — 3.— Мы с вами находимся где-то на этой параллели. — Он ткнул карандашом в четверку. — Не очень-то многого достигли…
— Да и то не все здесь стоим, — упавшим голосом добавил парторг. — Почивалов, к примеру, на тройке сидит, а Шевченко с Бароном у подножия на двойке обосновались и покуривают. Позор, да и только.
— Конечно, позор. Да разве можно допускать такое безобразие? — горячо заговорил командир роты. — Ведь автомат, как и пулемет, в умелых руках неприступен для пехоты врага. Сколько песен спето о лихих пулеметных тачанках! Сложат песни и про автоматчиков. Жаль, вот дела у нас не клеятся. Бродим мы на скатах учебной высоты. А бросить клич: «Коммунисты, за мной!» — не хватает смелости.
— Сил у нас маловато — всего три коммуниста, — посетовал парторг.
— Согласен. Лучше было бы, если б их было тридцать три. Но и три коммуниста — это большая сила. Знаете ли вы, что в гражданскую войну три коммуниста, засланные во вражеский полк, поднимали его на врагов революции! Знаете ли вы, что три коммуниста в моем родном огромном селе провели сплошную коллективизацию! Да три коммуниста — эта такая сила, которая не только роту — весь гарнизон сможет поднять!
