На языке улиц - [9]

Если учесть, что в Петербурге насчитывалось до 10 тысяч личных лошадей, то общее их количество в городе было пугающим. Петербургские газеты начала XX века писали, что человек, приезжая в Петербург и выходя на площадь перед Николаевским вокзалом, «останавливался, буквально сраженный бьющим в нос запахом навоза, до предела насытившего воздух и пропитавшего, казалось, насквозь, не только деревянные постройки, но и все трещины и щели каменных зданий и булыжных мостовых». Среди предсказаний гибели Петербургу, которых на рубеже веков было довольно, есть одно, связанное с лошадями: петербуржцам на полном серьезе предсказывали «задохнуться от лошадиного навоза».

В Питере не пьют только четыре человека. У них руки заняты. Они коней держат

В который раз приходится признать, что многие петербургские традиции, в том числе и самые что ни на есть пагубные и печально знаменитые, были заложены Петром I. Нельзя безоговорочно утверждать, что именно он виновен в распространении «питейного дела» в Петербурге, но честь открытия первого петербургского трактира «Австерия Четырех фрегатов» на Троицкой площади принадлежит ему. А кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил монаршее имя: «Петровское кружало». В нем за незначительную плату или даже под ничтожный залог можно было общим ковшом зачерпнуть из стоявшего посреди помещения огромного чана густого пива. Пример подавал сам царь. Генерал К. Г. Манштейн в «Записках о России 1727–1744 годов» писал, что «со времен Петра I вошло в обыкновение при дворе много пить». Да и само виноделие на Руси, если верить фольклору, началось при Петре. Согласно одной из легенд, еще во время Азовского похода ему понравилась станица Цимлянская. Особенно ее плодородные почвы. Говорят, он долго смотрел под ноги, затем неожиданно воткнул палку в землю и воскликнул: «Не хуже, чем на Рейне!» И велел насадить виноградники. Так будто бы началось в России промышленное изготовление вин.

А что было дальше, хорошо известно. Пыляев рассказывает анекдот о том, как Екатерина II однажды пригласила к столу известного чудака и оригинала, большого любителя спиртного, поэта Е. И. Кострова. Слабость поэта к спиртному была всем известна, поэтому И. И. Шувалов задолго до обеда предупредил Кострова, что тот должен быть трезвым. Однако ни в назначенный час, ни позже Костров на обед не явился. «Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, — через две недели сказал ему Шувалов, — что ты променял дворец на кабак?» — «Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, — отвечал Костров, — право, не променяете его ни на какой дворец». Надо сказать, что пили в открытую, пить не стеснялись и никаких комплексов при этом не испытывали. Пили, даже находясь на службе: «Хлещут водку у казармы лейб-гвардейские жандармы».

Между тем всеобщее «питие» превращалось в один из важнейших источников государственного дохода. Монополия на продажу спиртного приносила невиданные прибыли. Этого никто не стеснялся. Над входом в кабак в обязательном порядке вывешивались государственные гербы, а внутри — портреты царствующих особ. Этот обычай поддерживался более ста лет и пресекся только при Николае I. И произошло это, если верить фольклору, по самому неожиданному поводу. Будто бы однажды императору положили на стол донесение о том, что в одном кабаке прямо под его портретом разбушевался какой-то пьяный купец. Рассказывал срамные анекдоты и даже ругался матом. Кабатчик пытался его урезонить: «И не совестно? Под портретом императора!» — «А мне наср… на императора!» — шумел купец. Николай прочитал доклад и наложил резолюцию: «Во-первых, мне тоже наср… на этого купца, а во-вторых, впредь мои портреты в кабаках не вешать».

Репутация Петербурга, как города, где можно славно повеселиться, распространилась по всей России. В 1916 году справочная книга «Весь Петроград» сообщала названия, адреса и фамилии владельцев более 1500 трактиров. Было чем вскружить головы заезжим провинциалам. К 1870-м годам в низовой культуре Петербурга сложился собирательный образ некоего «Питинбрюха», готового с раннего утра до позднего вечера пить, веселиться и чревоугодничать в «развеселом Питере». Такая, по словам популярного в свое время журналиста Михневича, «странная особь городской зоологии», во множестве обитавшая на городских окраинах и известная в городской мифологии по имени «Стрюцкий», есть не что иное, как «наполовину человек культурный, познавший уже вкус коньяка и мадеры, научившийся обращаться с носовым платком, но откровенный папуас, в минуту подпития грубый, дикий и бесстыдный».

Удивительно ли, что в октябре 1917 года Зимний дворец штурмовался дважды. Буквально на следующий день после организованного большевиками всемирно известного штурма по Петрограду поползли слухи, что комиссары собираются слить в Неву вино, хранившееся в подвалах Зимнего. Через несколько дней под лозунгом: «Допьем романовские остатки!» начался так называемый «Второй штурм Зимнего». Вот анекдот, который появился много позже описываемых событий, но который, как нам кажется, достаточно точно объясняет характер причинно-следственных связей, приведших к октябрьскому перевороту, как это понималось в народе: «Алло, Смольный?» — «Да». — «У вас пиво есть?» — «Нет». — «А где есть?» — «В Зимнем». — «Ура-а-а-а!».