На всех фронтах - [13]

— По рации?

— Ни в коем случае, — отмахнулся Старых. — Работает пулеметом и беседует. Он верит в какую-то мистику.

— А что это?

— Да я и сам не знаю. Уточни на досуге. Может, секта какая.

Над Татарчуком, как заметил Павел, часто подтрунивал заряжающий Саблин, крупный, широколицый, с руками молотобойца. Боеприпасы в патронник он кидает играючи. Когда на коротких привалах слушал россказни Татарчука, ухмылялся. Татарчук и Саблин дополняли друг друга: когда они не вместе — в экипаже скучно. Обычно Саблин приставал к нему с расспросами:

— Слышь, Татарчук, закончится война, кем будешь?

— Комендантом города Мюнхена.

— Зачем?

— Там, говорят, пиво с сосисками…

Экипаж как экипаж. Обычный. Если б не вынужденный приказ Катукова, можно было рассчитывать на долгую фронтовую дружбу этих разных, но в чем-то похожих ребят.

Сейчас хотелось им рассказать, как он, лейтенант Гудзь, месяц назад участвовал в Москве на параде.

Он запомнил громаду Кремля и мраморные плиты Мавзолея почему-то белыми. Наверное, потому, что всю ночь накануне шел снег. Снег мельтешил, рябил, плыл кругами, как перед очнувшимся раненым незнакомая больничная палата. Раненый, конечно, мог быть в лучшем положении, закрыл глаза — и думай о доме, о друзьях.

В ту памятную ночь танкистам было не до сна. Казарма на Песчаной улице, где размещались участники парада, напоминала мастерскую заводского цеха. Во дворе, под окнами, своего часа ждала материальная часть батальона, начальником штаба которого был лейтенант Гудзь. Батальон именовался: восемьсот девятый отдельный танковый. Под стать отдельному батальону была материальная часть, которой позавидовал бы любой комбат Красной Армии. На вооружении батальон имел сорок машин разных марок. На параде предстояло показать КВ.

В ту предпарадную ночь танкисты находились под впечатлением речи Сталина. Верховный сказал то, о чем думал каждый: и на нашей улице будет праздник.

В своем воображении Павел представлял праздник почему-то на сельской улице, в родных Стуфченцах. По селу пройтись бы да на садок взглянуть через тын, увитый хмелем, — вот была бы радость…

Друг друга товарищи спрашивали: где Сталин произносил свою речь? Знали только, когда он говорил: в те вечерние часы небо Москвы было исполосовано прожекторами ПВО. Немецкие бомбардировщики пытались прорваться к Москве.

После короткой речи Сталина вслед за пешими батальонами на площадь вступили танки. Из верхнего люка лейтенант Гудзь видел заснеженную зубчатую стену, белый от снега Мавзолей и на трибуне небольшую группу одетых по-зимнему людей, среди них он глазами искал Сталина. Но снег валил густо, как дым. Из-за него трудно было рассмотреть лица, знакомые только по портретам. И все же снегопад радовал: он надежно прикрывал с неба Красную площадь.

В тот же день танкисты узнали, что репортаж с парада на Красной площади транслировался по радио и что все приемники Советского Союза были настроены на волну Москвы.

Тогда лейтенант Гудзь сделал для себя открытие: порой в считанные минуты можно запомнить больше, чем в иные месяцы. Такими памятными минутами стало прохождение по Красной площади Седьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года.

Остался позади Мавзолей, Спасская башня с огромными часами, заснеженные ели, усыпанный песком крутой спуск, стынущая Москва-река и над ней белесая дымка. На широкой каменной набережной батальон перестроился в походную колонну, набрал скорость и по пустынным улицам вернулся на Песчаную.

Ночью без огней батальон прогрохотал по Соколу, свернул на Волоколамское шоссе. Там, в ста километрах от Волоколамска, держала оборону шестнадцатая армия. Батальон влился в эту армию.

Месяц спустя от сорока машин осталось несколько Т-60 и один КВ. И вот судьба последнего танка КВ должна будет решиться утром завтрашнего дня.

Пока готовились к загрузке боеприпасов, Татарчук прикидывал:

— Арифметика простая. Один, говорите, товарищ лейтенант, против двадцати? Это округленно по четыре на брата.

— Ох, Татарчук! — засмеялся лейтенант Старых. — Ты и танки делишь, как махорку, — поровну.

— А что, на вас десять, на всех — остальные?

— Чудак-человек. Не все, что считается на штуки, делится поровну, — парировал Старых. — Тут, дорогой мой, все двадцать на всех пятерых — и никак иначе. Правильно, товарищ лейтенант?

— Совершенно точно, — ответил Гудзь.

ПОЗИЦИЯ

Капитан Хорин по-прежнему считал километры, тонны, литры, снаряды, патроны. В знаменателе были люди и танки.

Тогда он знал соотношение: один к двадцати не в нашу пользу. И еще он знал: позади Москва. Последние участники ноябрьского парада на Красной площади завтра утром вступят в бой. Простой расчет был как жестокий приговор: из такого боя мало кто возвращается.

К танкистам пришел Хорин.

— Подвезли боеприпасы, — сказал он. — Их мало. Но вам разрешено взять столько, сколько сможете.

Комбат отвел лейтенанта в сторону.

— Вот, Паша, все, что я могу тебе сделать по дружбе. Не обижайся.

— За что?

— Может, сказал что не так.

— Все было так… Считать научили.

— Я рад. Только помни: не от бедности мы расчетливы. Отвечать умеем — вот и считаем. Забудем считать — погибнем. А пока схожу к артиллеристам. Они с тобой свяжутся. У них остались две гаубицы. Сделают звуковое оформление.