На войне как на войне (сборник) - [28]

Солнце подтягивалось к зениту. И деревья на глазах вбирали в себя тени. Ветер замирал. Появившееся было на небе облачко растаяло. День обещал быть знойным, удушливым. А пока в лесу было тепло и уютно. Под зеленой шапкой можжевельника на сморщенном листке манжетки искрилась росинка. И все вокруг торопилось насладиться жизнью и оставить после себя кое-что. Цвела земляника, цвела рябина, и черника цвела с можжевельником. А одуванчик уже отцвел. Из желтой корзинки он превратился в дымчатый пузырь и готовился при попутном ветре разбросать по свету свое бесчисленное потомство.

— Хорошо-то как! — сказал Могилкин. — Как будто и войны не было. Вот так взял бы здесь лег и умер.

Левцов не то плюнул, не то хмыкнул:

— Давай, Могилкин, ложись помирай. А мы посмотрим, как это у тебя получится. Ни разу не видел людей, которые бы по собственной воле помирали.

Могилкин не обиделся. Ему просто стало очень грустно от слов Левцова.

— Жил ты, Левцов, в городе среди камней. Потому-то и сердце у тебя каменное, да и весь ты сам каменный.

Левцов вскочил. Сократилин ждал от Левцова грома, молний и матюков. Но он вдруг стал оправдываться и доказывать, что, наоборот, он добрый, мягкий и порядочный человек и что во всем виноват его невыдержанный характер, а потом пожаловался на свою не очень-то веселую жизнь, на службу в армии и на войну. Богдан хотел ему сказать, что ты, Левцов, еще не воевал, а уже жалуешься, но, подумав, смолчал. Не потому, что он боялся Левцова, а потому, что не хотелось вызывать его на спор. Богдан терпеть не мог никаких споров — ни умных, ни глупых.

— А долго мы будем догонять своих? — спросил Сократилина Могилкин.

— До Москвы, — выпалил Левцов.

Могилкин обалдело уставился на Левцова;

— Почему же до Москвы?

— Потому, что оканчивается на «у»! — отрезал Левцов и, поняв по мрачному лицу Богдана, что спорол глупость, стал энергично защищать эту глупость. Не обошлось без истории. Начал он с татарских ханов, упомянул поляков с французами.

— Так будет и с немцами. Дойдут они до Москвы, а потом мы начнем наступать.

Левцов удивил Сократилина начитанностью, однако «теория» его Богдану очень не понравилась. Возражать Сократилин не стал и, чтобы прекратить этот, по его мнению, вредный разговор, сердито посмотрел на Левцова и погрозил пальцем:

— Ты не очень-то, умник, профессор кислых щей! Да и вообще хватит трепаться. Надо ехать.

…Березовый лес ненадолго сменил, сосновый, потом и дорога пропала. Километра два тащились по окраине горелого урочища. Солнце палило нещадно. Все изнывало от зноя, и вдруг пронзительно засвистел паровой клапан. Остановились, стали ждать, когда остынет вода. Остывала она медленно.

— Ни черта мы не доедем, — сказал Левцов.

— Доедем, ребята, даю вам слово — доедем! — заверил Богдан. — Чепуха, что вода закипела. Обороты сумасшедшие, скорость низкая, никакой вентиляции, да еще эта жарища! — Сократилин убеждал не столько ребят, сколько — в первую очередь — себя. — Пока мотор остывает, вы бы сходили разведали. Может, какую-нибудь дорогу найдете?

Левцов с Могилкиным отправились в разведку. Богдан ждал не без тревоги. Левцову он вовсе не доверял. Почему? Трудно сказать. Видимо, просто не приглянулся парень. Хотя, в сущности, он ничего пока плохого не сделал.

«А может, Могилкин еще хуже… Черт их разберет. Возьмут да и сбегут. А кто их за это осудит? Не привязаны же они к танку», — рассуждал Сократилин.

Но они вернулись и похвастались, что нашли хорошую дорогу.

Прежде чем добрались до дороги, прошло немало времени. Из горелого урочища попали на унылый вязкий лужок. Здесь бы и лошадь с телегой не прошла. А «бэтэшка» прошла. Но как? Об этом надо спросить у бога. Видимо, он им помогал. Зато на ровном месте они промыкались до вечера. Беда их подкараулила в тот момент, когда никто о ней и думать не думал.

Все шло как по маслу. Вырвавшись из трясины, «бэтэшка» ходко бежала по широкой сухой просеке. Могилкин с Левцовым сидели на башне, Сократилин, откинувшись на спинку сиденья и сняв руки с рычагов, блаженствовал. И вдруг машину подбросило. Сократилин схватился за рычаги. Машину понесло вправо. Сократилин зажал левый фрикцион. Танк завертелся волчком.

— Старшина! — заревел Могилкин. — Гусеницу потерял!

Метрах в двадцати от танка сверкала, распластавшись в траве, гусеничная лента. Сократилину стало до слез обидно. Он на минуту расслабился, притупил внимание, и танк, наскочив на пенек, оборвал гусеницу.

— Был бы пень, а то черт знает что! — простонал Богдан.

— Коль не повезет, так не повезет, — сказал Левцов.

— Где тонко, там и рвется, — в унисон ему пропел Могилкин.

Бывалому танкисту натянуть гусеницу легче, чем плюнуть. Был бы для этого натяжной инструмент. Впрочем, и без инструмента натянули бы. Положение усугублялось тем, что надо было выбрасывать испорченный трак и заменять его новым. А где его взять? На танке запасных траков не было. Богдан, вообще не умевший ругаться, да и не любивший это искусство, на этот раз не сдержался и трехэтажным матом обложил бывшего хозяина «бэтэшки».

— Подумать только — не иметь на машине такого дерьма, как траки!