На войне как на войне - [20]

Афанасий Воронин вошел в бригаду, потому что так велел председатель. С малолетства он был приучен слушаться старших. Журка же после одного случая неожиданно притих.

Случилось это так.

С уходом Коня на строительство завода Петр долго не мог найти ему замену. С кем бы он ни говорил, ответ был один и тот же: «Хлопотно, не смогу… Надо забросить свое хозяйство…»

Как-то Петр встретился с Ульяной Котовой и, не подумав, предложил ей заведовать скотным двором. Ульяна покраснела и, теребя на груди кофточку, прошептала:

— Я не против, как прикажете… — а потом, блеснув глазами, погрозила пальцем: — Только, чур, помогать, председатель.

Петр сгоряча согласился, а позже горько каялся…

Ульяна взялась за дело даже слишком рьяно. Она по пятам ходила за председателем, использовала любой предлог, чтобы поговорить с глазу на глаз. Утром она встречала Петра на дороге в поле; часами просиживала в правлении, дожидаясь, когда он останется один; вечером осаждала на дому. Она завела блокнотик с карандашом и чиркала в нем что-то, когда председатель давал указания. Но больше она смотрела на Петра туманными, влажными глазами, а слова, казалось, ловила ртом, и так жадно, что блокнот с карандашом то и дело падал на пол. Но как бы Ульяна ни старалась, ей не везло. Месячный запас отрубей был скормлен за неделю, два раза Еким привозил назад с маслозавода сквашенное молоко, а племенной жеребец, стоявший в конюшне на привязи, за одну ночь съел новые осиновые ясли. Все-таки настойчивости Ульяны даже Петр завидовал. Она замотала председателя с кормокухней, и он сам был вынужден искать печников, чтобы переложить там плиту. Взялись за это дело Журка и его дружок Генька Шмыров.

— Будет плита, — заверил Арсений. — Только деньги на бочку — и никаких трудодней.

Надо отдать должное Журке: парень он был, как говорят, от скуки на все руки. За любое дело брался, не оглядываясь, и все у него выходило, в общем, гладко. Но тут он сорвался…

Через два дня Петр мимоходом завернул к кормокухне. Работа там шла ходко. Оставалось только поправить трубу. Журка стоял на крыше и принимал от Геньки ведро с глиной.

— Как дела, орлы? — крикнул Петр.

— Порядок, председатель, скоро кончим.

— Молодцы!

— Если мы не молодцы, тогда и свинья не красавица, — добавил Арсений и спрыгнул на землю.

— Ну что ж… показывай.

— Будьте любезны. — Журка ногой распахнул дверь в кормокухню.

Петр, согнувшись, шагнул через порог. В нос ударил запах кислого картофеля и тухлых бочек. Занимая половину кормокухни, стояла добротная плита. Она была гладко вымазана глиной и разрисована квадратами со звездами. Стояк от плиты до потолка тоже был заляпан звездами.

— Это совершенно ни к чему, — заметил Петр.

— Генька постарался. Он у нас десятилетку кончил.

Генька, очевидно, смутился: что-то пробормотал непонятное и плюнул в кадку с водой.

Петр осмотрел посадку котлов, заглянул в топку, потрогал там колосник, проверил дымоход, дверцы, вьюшки и остался доволен.

— Работа первый сорт, — похвастался Журка.

Петр мельком взглянул на потолок и удивился: темный от копоти потолок из тонких, кое-как поскобленных топором бревен прогнулся и горбом повис над плитой. Два бревна, выскочив из паза, уперлись в стену. Петр топнул — бревна закачались, из щелей посыпался мусор.

— Рухнет, а? Людей задавит, а?

Журка отвернулся и равнодушно пожал плечами. Петр выскочил в сенную пристройку, подставил к стене бочку, поднялся наверх… И все понял: громоздкий дымоход, боров, был сложен прямо на потолке и тяжестью своей продавил его.

— Журка?!

Тот, заложив руки в карманы парусиновых штанов, стоял в дверях.

— Ты почему так, а?.. Почему без стеллажа?

— О стеллаже у нас разговора не было.

— А-а-а… Разговора не было? — Петр так сжал челюсти, что они онемели, и вдруг крикнул неприятным, тонким голосом: — Идем со мной!

Арсений опять пожал плечами.

— Куда? Зачем?

— Идем!

Петр схватил Журку за рукав, выволок на улицу и, толкая в спину, повел к реке. Журка шел ровным широким шагом, втягивая голову в плечи при каждом толчке. Но когда их скрыли кусты, остановился и спокойно спросил:

— Бить будешь?

Петр подскочил к нему, но Арсений неожиданно мотнул головой, и кулак Петра скользнул по затылку. Удар был сильный и неловкий; Петру показалось, что не он ударил, а его хватили по руке выше кисти.

Ему было стыдно и гадко. Он отошел в сторону, сел на камень, вынул портсигар. Пальцы тряслись и не могли поймать папироску. Потом он, не глядя, швырнул Журке портсигар и коробку спичек.

Журка лежал на животе, глубокими затяжками хватал дым и выпускал его через ноздри в рукав куртки. Петр курил частыми, мелкими глотками и поглаживал ушибленную руку.

— Больно?.. — посочувствовал Журка.

Петр выругался.

— Не умеешь ты, председатель, драться. Кто же так бьет? Без руки можно остаться. Треснет она, как палка… Надо бить вот чем, — Журка, сжав кулак, показал костяшки согнутых пальцев. — Я одному фрею прошлый год врезал — метров двадцать летел по воздуху.

Петр пошевелил рукой — из глаз покатились золотые кольца.

— Черт… Все хуже и хуже…

Журка выплюнул окурок.

— Интересно, как ты будешь отвечать, когда спросят, что с рукой? Скажешь: дрова рубил, полено отскочило и — по руке. Так? — Журка вздохнул. — Фонарь под глазом или шишка на лбу — во всем всегда виноваты топор с поленом… Нечестные люди…