На восходе солнца - [2]

Повеселевший машинист суетился возле паровоза, что-то подвинчивал, подкручивал. Его помощник и кочегар грузили заготовленный швырок на тендер.

Часть пассажиров осталась в вагонах, шипя и шушукаясь.

Логунов мимоходом распахнул одну дверь, вгляделся:

— А, бела кость! На дармовщину проехать метите, господа почтенные?

Повернулся и пошел прочь. За спиной у него явственно прозвучало:

— Хамье!

Матрос одним прыжком вернулся к дверям.

— Кто гавкнул?

Молчание. Острые ненавидящие взгляды.

— У, сучье племя! — Логунов с силой захлопнул ржавую дверь и пошел в лес за очередной ношей.

К вечеру паровоз поднял пары, и поезд тронулся.

Сопки за окном вагона сменились унылыми кочковатыми марями с блеклой травой поверх снега, худосочными березняками и редкими дубовыми рощами. Мелькали станции: Тихонькая, Ин, Волочаевка — глухие, безвестные места.

Случайная остановка встряхнула людей, перемешала, сгруппировала наново: два лагеря оказались в поезде, как и во всей стране. Но вряд ли кто знал тогда, что пути пассажиров еще не раз скрестятся, и кровь ляжет между ними, и не один сложит голову в этом далеком краю.

2

Утром следующего дня Василий Приходько, Игнат Коваль, Саша Левченко — на фронте они составляли один пулеметный расчет — и прапорщик Савчук, возвращавшийся вместе с ними домой, стояли у выхода с перрона хабаровского вокзала. Ждали замешкавшегося Логунова.

Мимо них текла толпа пассажиров с чемоданами, баулами, мешками.

Молодой щеголеватый хорунжий Варсонофий Тебеньков, встречавший двух приезжих в штатском, узнав Приходько, весело поздоровался:

— Здорово, Василий! Домой?

— Так точно, домой, — сказал Приходько.

— Кланяйся нашим, если увидишь. В поселок заглянешь, надеюсь?

— Видать, придется. — Приходько был доволен, что встретил земляка.

Коваль с мрачным неудовольствием разглядывал сияющие погоны хорунжего.

— Однако они тут спокойно живут, а?..

Савчук нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Он думал о матери, с которой скоро встретится.

Много их, молодых и сильных парней, отправилось с этого вокзала на войну, а кто вернулся? Сколько пережито за эти годы, сколько передумано!

Но как хорошо вернуться домой!

Савчук разглядывал знакомое деревянное здание вокзала с трехскатной крышей, облупившейся краской на стенах и замерзшими окнами; и станционный колокол, возвестивший гулким ударом возвращение Савчука в родной город; и торопливых пассажиров, совершенно равнодушных к этому событию, занятых лишь собственными делами.

— Ну вот и матрос! — сказал он с облегчением.

Логунов бережно вел под руку молодую женщину с грудным ребенком на руках. Поддерживая ее за локоть, он другой рукой волочил чемодан, баул и свой матросский сундучишко.

— Понимаете, расхворалась гражданка... И знакомых никого нет.

Савчук побежал за извозчиком. Он застал последнего, но и тот уже был занят. Плотный пожилой мужчина и форменном железнодорожном пальто, откинув потертую полость, усаживался в санки.

Савчук ухватился за вожжи.

— Гражданин, надо свезти больную. Не будете ли вы так любезны?

— А мне, собственно, какое дело? — равнодушно сказал седок. — Пустите повод! — и сделал знак извозчику, чтобы тот трогал.

Савчука обдало жаром.

— Ты кто — че-ло-век?.. А ну, выметайсь!

Должно быть, выражение его лица в эту минуту было страшным: седок, не прекословя больше, выскочил из саней.

Больную усадили в санки, закрыли ей ноги медвежьей полостью. Логунов уложил вещи, поставил рядом свой сундучок.

— Если позволите, — провожу.

Застоявшиеся лошади с места пошли шибкой рысью.

Проехав по Муравьев-Амурской, они свернули на одну из боковых улиц и остановились у запертых ворот. За забором виднелась крыша одноэтажного флигеля, макушки двух елей перед ним и голые ветви березок.

Где-то в глубине двора лаяла собака. На стук никто не вышел. Логунов перемахнул забор и сам открыл калитку.

Больная попыталась встать, но тут же беспомощно опустилась на сиденье.

— Разрешите!

Логунов поднял ее на руки и отнес на крыльцо, потом он бегом вернулся за ребенком и вещами.

— Расхворалась дамочка-то. Надо полагать, родственница ваша, — сочувственно сказал извозчик. — Вы заварите покруче липовый цвет — хворь как рукой снимет.

Дверь в квартиру открыли ключом, который Логунов долго искал в сумочке среди мелких женских вещей. В прихожей на них приятно пахнуло домашним теплом.

— Сестра, наверно, в гимназии. А тетя где-нибудь на уроке или пошла в гости, — говорила больная, снимая жакет. — Вы только, пожалуйста, не глядите. Впрочем, можете выйти пока в соседнюю комнату.

Логунов, созерцавший стену перед собой, густо покраснел и выскочил в дверь.

Вторая комната была попросторнее. Вдоль стен в ней стояли массивные книжные шкафы. Книги в шкафах тоже были солидные, толстые, в красивых тисненых переплетах. В простенке между двумя окнами висели литографии, напротив — отличная копия с картины Айвазовского «Черное море». Логунов долго стоял перед нею, смотрел и дивился. Картина, ее сюжет как-то сблизили его с обитателями дома, видно, люди, жившие здесь, понимали прелесть мятущейся стихии, любили ширь и простор, что так понятны моряку.

В спальне заплакал ребенок. Послышался зовущий голос женщины: