На волнах оригами - [23]

Мы молча прошли к нашему столику, сели друг напротив друга. Я трясущимися руками схватила недопитую чашку с остывшим уже кофе и сделала несколько больших глотков. Антон же сидел неподвижно, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку кресла.

– Что случилось? – первым нарушил он нашу персональную тишину. Голос его был не злым и – чего я боялась больше всего – не равнодушно-холодным. Голос Тропинина был теплым, почти участливым, несколько недоумевающим.

– Я вас перепутала, – глухо отвечала я, не зная, куда деваться от смущения. Не без труда я объяснила Антону, что случилось, и добавила тихо, закрыв рот ладонью:

– И вы оба одеты сегодня в синие футболки.

Чувствовала я себя более чем отвратительно. Позор!

– Он всегда меня копирует, – заявил Тропинин и добавил с чувством: – Идиот.

– А ты говорил, что вы не похожи…

– Мы и не похожи, – мотнул головой Антон. – Кто я и кто он? Я лучше.

Я грустно улыбнулась.

– Нет, серьезно. У нас мало общего, – стоял на своем парень. – В детстве были копиями. Сейчас – нет.

Они и сейчас были почти одинаковыми, но вот только Антон не хотел этого признавать. Стойкая нелюбовь к брату не давали ему видеть то, что видели другие. Или, наоборот, он видел куда больше.

– Я хотела извиниться, – робко сообщила я, чувствуя себя, мягко говоря, не в своей тарелке. – Не успела. Словно в ступоре была.

– Нет. Не извиняйся перед ним. Не заслуживает, – отрезал Антон.

– Ты сильно злишься?

– Нет. Я не злюсь. Но…

– Что «но»? – переспросила я.

– Катя-Катя, как ты могла подумать, что я обману тебя? – с какой-то тоской в голосе спросил внезапно Антон.

– Я… Извини, – я опустила глаза.

– Видимо, я так сильно обидел тебя, что прощения мне заслужить будет трудно? – больными глазами взглянул он на меня.

Я ничего не ответила, лишь склонила голову. И Антон все понял.

– Эй, малышка, что за несчастные глаза? Только не плачь. Хорошо? Я не выдержу, – беспомощно улыбнулся он мне. – Честно, не выдержу.

Я, не отрывая ладони от губ, только кивнула. А он вдруг встал, подошел ко мне сзади, осторожно обнял и положил подбородок на плечо.

– Все хорошо, Катя, – шепнул Кейтон мне своим чудесным обволакивающим голосом. – Ничего страшного не произошло. Ты же знаешь это. Успокойся. А ты и правда врезала ему? – почти с радостью спросил он вдруг. И когда я сказала: «Да», рассмеялся приглушенно.

* * *

Алина молча опустилась в глубокое мягкое кресло цвета спелой сливы. Красивое загорелое лицо ее было словно искажено от переполняющих эмоций-демонов, которых черноволосая девушка не выпускала из клетки под названием сердце. Своих демонов она предпочитала держать при себе. Как знать, когда они пригодятся?

Сейчас ее сердце рвали несколько демонов.

Демон злости – и как эта сучка с невинным личиком посмела увести ее мужчину? Ее Дракона, которого она воспитывала с подросткового возраста?

Демон ревности – почему Антон выбрал эту Катеньку? Она, Алина, настолько хуже этой шестерки несносной стервы Журавля?

И демон слабости – от одной только случайной встречи с бывшим парнем ноги у гордой девушки подкосились, и ритм пульса изменился, стал рваным, жалким, учащенным…

Слабость – самый порочный демон, самый искушающий и – какой оксюморон – сильный.

Алина не любила чувствовать себя слабой. А когда видела того, кого безумно, почти истерически любила, с другой, то понимала, какая слабая и уязвимая. Ничтожная.

Демоны скреблись и выли, просясь наружу, как псы, но Лескова молчала. За все время, пока они с Кириллом Тропининым шли к своему столику, она не проронила ни слова и теперь, не говоря ни слова, уставилась в одну видимую ей точку на столе, где-то между бутылкой дорогого красного сухого вина и изящной мерцающей свечой. Кирилл что-то говорил, успокаивал то ли ее, то ли себя, ругался сквозь зубы, обещал надрать братцу задницу, грозился сломать его пополам и его девицу вместе с ним.

Своих демонов он всегда выпускал на волю, а потом гонялся за ними, собирал. В детстве Алина в шутку звала его истеричкой. Где оно, детство? В плену на осколках разбитой мечты. Только теперь Алина не верила в мечты и прочую чушь. Она верила в цели и способы их достижения, не всегда приемлемые с точки зрения морали.

Цель у Алины была. А мечты… мечты пусть бьются в агонии.

– Ты меня слушаешь? – стукнул Кирилл кулаком по столу, повысив голос, который добрым назвать было нельзя. Словно придя в себя, Алина поморщилась. Ее бесили подобные выходки. Она любила спокойных, почти ледяных мужчин.

– Помни, с кем ты разговариваешь, – недовольно взглянула она на своего спутника. Тот нахмурился, выдохнул, но промолчал, не сводя с девушки взгляда. Он никогда не перечил Лесковой. Как, впрочем, и его брат до определенного времени.

Кирилл сидел, откинувшись на спинку кресла и закинув одну ногу на другую. Одна рука его лежала на подлокотнике, пальцы нервно постукивали по нему, во второй был почти пустой бокал, в котором играли отблески света. Голова чуть склонена к одному плечу, взгляд прямой, уголки губ опущены, тень на неподвижное лицо падает так, что на щеке остается перевернутый треугольник света, как бывает при рембрандтовском освещении, дарующем лицу драматичность.