На воде - [24]

И мы остаемся одни, вопреки всем нашим усилиям, мы остаемся свободными, сколько бы нас ни сжимали в объятиях.

Никто никогда не принадлежит другому. Участвуешь, почти против воли, в жеманной или страстной любовной игре, но никогда не отдаешься весь. Человек, одержимый потребностью властвовать, изобрел тиранию, рабство и брак. Он может убить, замучить, заключить в темницу, но человеческая воля ему неподвластна, хоть бы она и покорилась на время.

Разве матери владеют своими детьми? Разве крошечное существо, едва выйдя из материнской утробы, не подымает крик, чтобы предъявить свои требования, заявить о своей обособленности и утвердить свою независимость?

Разве когда-нибудь женщина принадлежит вам? Знаете ли вы, что она думает, даже если пламенно любит вас? Целуйте ее, замирайте от счастья, припав устами к ее устам. Одного слова, вырвавшегося у вас или у нее, одного-единственного слова довольно, чтобы между вами встала непримиримая ненависть!

Все нежные, дружеские чувства теряют свою прелесть, как только они начинают притязать на власть над вами. Если мне кого-то приятно видеть и беседовать с ним, следует ли из этого, что мне позволительно знать, что он делает и что любит?

Суета городов, больших и малых, суета слоев общества, злорадное, завистливое любопытство, наговоры, клевета, подглядывание за чужими отношениями и чувствами, пристрастие к сплетням и скандалам — не оттого ли это, что мы притязаем на право надзирать за чужими поступками, словно все люди в той или иной мере принадлежат нам? И мы в самом деле уверены, что обладаем властью над ними, над их жизнью, ибо мы хотим, чтобы она протекала по образцу нашей; над их мыслями, ибо мы требуем, чтобы они мыслили по-нашему; над их взглядами, ибо мы не терпим, чтобы они расходились с нашими; над их добрым именем, ибо судим о них, исходя из наших принципов; над их нравами, ибо мы негодуем, когда они не подчиняются нашей морали.

Я сидел за завтраком в конце длинного стола в гостинице «Командор де Сюфрен», погруженный в чтение писем и газет, когда внимание мое привлек громкий говор небольшой компании, расположившейся на другом конце.

Их было пять человек, по всей видимости — коммивояжеров. Они обо всем говорили уверенно, с апломбом, насмешливо и свысока; слушая их, я вдруг отчетливо ощутил, что такое французская душа, то есть каков во Франции средний уровень ума, знаний, логики и остроумия. У одного из них, рослого детины с копной рыжих волос, на груди красовалась военная медаль и медаль за спасение на водах — значит, храбрец. Другой, маленький и толстый, сыпал остротами и первый начинал хохотать во все горло, прежде чем остальные успевали раскусить, в чем соль. Третий, с коротко остриженными волосами, перекраивал армию и суды, вносил изменения в свод законов и конституцию, создавал идеальную республику сообразно своим вкусам торгового агента по сбыту вина. Двое развлекали друг друга, рассказывая о своих любовных похождениях, о победах над женами лавочников и служанками гостиниц.

И я видел в них всю Францию, Францию легендарную, остроумную, изменчивую, храбрую и галантную. Эти люди казались мне типичными образцами французской нации — образцами грубыми, но мне достаточно было немного приукрасить их, чтобы узнать того француза, которого показывает нам старая восторженная лгунья, именуемая историей. А нация мы и вправду забавная, потому что у нас есть свои особые качества, которых нигде больше не найдешь.

Это прежде всего наша изменчивость, которая так весело разнообразит наши нравы и наши институты. Благодаря ей прошлое нашей страны похоже на захватывающий авантюрный роман с продолжением, роман, полный неожиданных событий, трагических развязок, комедийных положений, и где страшные главы чередуются со смешными. Пусть кто хочет сердится и негодует, если того требуют его убеждения, но нельзя отрицать, что нет в мире другой страны, которая имела бы столь занимательную и бурную историю, как Франция.

С точки зрения чистого искусства — а почему бы не стать на эту профессиональную и нелицеприятную точку зрения и в политике и в литературе? — она не имеет соперников. Что может быть поразительнее успехов, достигнутых за одно только минувшее столетие?

Что будет завтра? Разве, по совести говоря, это ожидание непредвиденного не чудесно? Все возможно у нас, вплоть до самых неправдоподобных трагикомедий.

И чему же удивляться? Страна, где появляются Жанны д'Арк и Наполеоны, может почитаться страной чудес.

Затем мы любим женщин; и мы умеем любить их пылко и беспечно, игриво и почтительно. Наше поклонение женщине не имеет себе равных ни в одной другой стране.

Тот, кто сохранил в душе рыцарский пыл минувших веков, окружает женщин глубокой, проникновенной нежностью, умиленной и бережной. Он любит все, что в них есть, все, что исходит от них, все, что они делают. Любит их наряды, безделушки, украшения, их уловки, их наивное ребячество, их коварство, ложь и приветливость. Он любит их всех, богатых и бедных, молодых и даже старых, темноволосых и белокурых, полных и худощавых. Ему хорошо подле них, среди них. Он остался бы с ними навсегда, не чувствуя ни скуки, ни утомления, счастливый одним их присутствием.