На виду у всех - [33]

В тот день я отправился по указанному адресу. На краю местечка, в глубине двора виден небольшой приземистый дом, крытый соломой. За домом традиционные крестьянские постройки: погребня, сарай для скота, свинарник и гумно. Пройдя просторные темные сени, я оказался в пахнущей живительным теплом кухне. У окна сидела за прялкой старушка, наматывая на веретено тонкую льняную нить. Вместо принятой в деревне общей "хаты" дом был разделен на несколько комнат. В зале висел образ богоматери, свидетельствующий, что в доме живут поляки-католики.

Я изложил свою заученную легенду. Она не вызывала сомнений, поскольку уже прошла проверку в жандармерии, кроме того, я знал наизусть "Отче наш", умел креститься ладошкой с левого плеча на правое и по воскресеньям посещал костёл. Жильцы этого дома: Филомена Дедович, под семьдесят, и ее дочь Анна - тридцати пяти лет. Хозяйство немалое: лошадь, две коровы с телками, десяток овец, свиньи, гуси и куры. Земли: семь гектаров пашни и по три гектара сенокосов и пастбищ, большой огород и участок под сад.

После обеда Анна знакомила меня с работами, которые мне под силу. Зашли в гумно приготовить соломенную резку. Оказывается, с осени обмолотили немного ржи на семена, но сейчас кончается даже солома на корм, а гумно завалено по самую крышу снопами ржи, пшеницы, ячменя и овса. Некому молотить. Я сказал, что с этой работой могу справиться. Анна посмотрела на меня с недоверием, но я полез наверх, сбросил на ток десять снопов овса, уложил их в два ряда колосьями внутрь, выбрал среди висящих в углу цеп получше, затем прошелся цепом по снопам, перевернул снопы и обмолотил их с другой стороны, потом развязал перевясла и обмолотил комли. Осталось мне связать в снопы солому, после чего выбрал граблями пустые колоски и сгреб в угол тока зерно с мякиной. Очень пригодились знания, полученные на хуторе Василя.

Анна высоко оценила мою работу. Она улыбнулась уголком рта и сказала:

- Видно, что ты крестьянский хлопчик.

Это должно было снять подозрения, что являюсь не тем, за кого себя выдаю, в особенности, что я - еврей. Ведь если не по правилам связать сноп или сделать другую крестьянскую работу, то в деревне говорили: "по-жидовску". Позже мне один полицай хвастался, что может безошибочно выявить любого скрывающегося еврея, поскольку ни один еврей не выговорит слово кукуруза (по отношению ко мне подозрений у него даже в мыслях не было: ведь я не картавил).

Итак, я остался в этом доме. В местечке говорили, что Дедовичи взяли себе "парабка". Батрак этот не дюжий мужик, мальчишка (из-за недоедания и переживаний я ростом не вышел и выглядел моложе своих лет), но все же женщинам помощь. Коль батрак, то персона моя не вызывала излишнего любопытства. Дело житейское, бездетные семьи, как правило, брали себе пастушка на лето, а то и на круглый год. А пока, главной работой была молотьба. Решалось, кто кого обгонит: или я быстрее обмолочу свезенные в гумно снопы, или их переточат мыши. Мне эта работа пришлась по душе, она успокаивала. Начинал я молотьбу рано утром и завершал ее в сумерках, занимаясь в перерывах другими хозяйственными делами. Кормили меня отлично, а в мороз легче выбивается зерно из колосьев.

Однако оставалась опасность разоблачения. Нужно было остерегаться в разговоре, не проговориться во сне. Мне продолжали сниться расстрелы. Просыпаясь и глядя в темноту, я гадал, не закричал ли на идиш? Поэтому я старался забыть, вычеркнуть из памяти прежнюю жизнь, даже в мыслях не произносить еврейские слова. Нужно было присматриваться к христианским обрядам, примечать. Ведь ставка была - жизнь.

Вскоре появилась новая опасность. Власти издали распоряжение о замене паспортов. Моему "документу" предстояло очутиться в руках специалистов, которые запросто обнаружат подделку. В Деречине выдачей паспортов занимался поляк Адамович. На правах доброго знакомого он бывал у Дедовичей, где его нередко угощали рюмкой самогонки с закуской из копченой "полендвицы". Вдобавок со времен совместной работы в польском суде Адамович дружил с другим зятем Филомены - Бернатовичем. Надо было предупредить Дедовичей, чтобы Бернатович договорился с Адамовичем по поводу моих документов. Оставшись наедине с Анной, я рассказал всю правду о себе.

Прошло несколько дней, и я понял, что мне разрешено остаться, хотя как неблагонадежная у властей семья женщины из-за меня рисковали жизнью. Все закончилось благополучно, вскоре у меня был законный паспорт, с которым я прожил в Деречине до конца оккупации. В Иерусалимском мемориале Яд ва-Шем, на памятной таблице, на вечные времена зачислены Праведниками мира Филомена Дедович и ее дочь Анна.

Из разговоров местных жителей я узнал о предшествовавших моему приходу событиях. Деречин когда-то принадлежал могущественному князю Сапеге. Как водится, рядом поселились евреи. В 1941 году власть в местечке осуществлялась несколькими жандармами, в подчинении которых находилась сотня полицаев из местных добровольцев. В начале 1942 года евреев Деречина закрыли в гетто, а чтобы узники не соскучились, их выгоняли на дорожные и другие тяжелые работы. Немцы отбирали крепких еврейских парней и запрягали в рессорную коляску. В ней разъезжал по городу начальник жандармерии, показывая, кто теперь истинный хозяин этой земли и кому на роду написано бегом тянуть карету. Весной гитлеровцы арестовали двенадцать поляков, в том числе и двух Дедовичей и, без долгих разбирательств расстреляли. Для укрепления власти мобилизовали в окрестных белорусских деревнях сотню крестьян в самаахову. Самааховцев пока что обучали строевому шагу, но затем должны были вооружить.