На вершине страха - [3]

Короче, потихоньку налаживалось всё, кроме Лешкиной температуры. Естественно, он перестал учиться, перестал ходить в кружки, а Анна Львовна, пробегая мимо нашего дома, заходила, но уже не занималась с ним языками, а подкидывала продукты, которые собирала у себя на работе. Через месяц, когда стало ясно, что температура спадать не собирается, зашел разговор о больнице. Воробьева с невропатологом постарались, и Лешку определили в лучшую городскую больницу. Тамошние невропатологи долго скрипели о том, что термоневроз — это выдумка педиатров и выписали его без диагноза. После этого пошла череда институтов и больниц, где повторялась одна и та же история: невропатологи гнали все на соматику, а педиатры — на нервы. Если вы думаете, что выражение «небо показалось с копеечку» — преувеличение, скажу вам: «Ничуть». Мир сузился до пространства квартиры, больниц, вопросов о здоровье сына, походов в магазин и репетиторства. Все остальное перестало существовать. Меня стала мучить чудовищная клаустрофобия — ощущение того, что вселенная сжалась до пределов комнаты, в ней тесно и невозможно дышать. Возвращаясь из больницы, я покупала банку пива, и на мой ослабевший организм она действовала омертвяюще — это единственное, что позволяло мне забыться хотя бы ненадолго сном без кошмаров. Так прошло полгода. Наступило лето. Лешку в очередной раз выпихнули без диагноза на домашнее лечение, Воробьева разводила руками и часами просиживала у нас, успокаивая меня и пытаясь внушить Лешке, что все будет хорошо. Мы в это давно уже не верили.

Однажды пришел старый Рюм и сказал, что так больше продолжаться не может — еще немного и Лешка сгорит. Он сказал, что ему надо жить, несмотря ни на что, и все равно терять уже нечего — надо рискнуть. Он взял отпуск на все лето и каждый день брал Лешку на природу — ходил с ним в походы, заставлял делать зарядку, учил плавать и нырять, они бегали. Сначала Лешка еле двигался, сердцебиение заставляло все время останавливаться и приходить в себя. Но он быстро привык к новому ритму жизни. К июлю температура спала до 38, но дальше опускаться не желала вопреки всем усилиям. Осенью она поднялась опять до сорока. И пошел наш второй круг мытарств — второй год. А за ним — третий. Вот на третьем году такой жизни и случилось с нами то, о чем хотелось мне нынче рассказать.

Однажды Надюшка Рязанцева не выдержала и поехала в Общество Православных врачей, рассказала о наших терзаниях, священник, возглавлявший общество, сам был доктором медицинских наук, он сказал, что такого рода болезни детей связаны с грехами предков, потому надо отслужить по предкам семь панихид, поставить в семи храмах свечи у креста. Все это попахивало языческой магией, однако, было дано благословение, а Православие само по себе еще как магично, и заглушила я свои сомнения, поднявшиеся в душе, что многого еще не знаю, да и что плохого в семи панихидах. Единственная сложность была в том, что православных предков у меня не было, но поставить семь свечей к кресту в разных храмах — проблем не вызывало: в центре церквей навалом — обойти можно за день. Что я и сделала. Знать бы, однако, о последствиях…

Немного жесткого мистицизма

В больницу не пустили — карантин, рванула по храмам. До вечера успела обежать все семь. Везде поставила по свече к кресту и успела кратко помолиться. Панихиды тоже заказала, но не по предкам, а по умершим друзьям — раз уж такое дело — всё одно. Домой приползла никакая. С порога ко мне рванул Марс, прыгнул со стола прямо на плечо. Мурр выл и требовал жрачку.

— Щас-щас, — раздеться дайте, — заскрипела я и стряхнула Марса с плеча. Сняла рюкзак, села на табурет и чуть не вырубилась от усталости — давно таких пробежек не делала. Однако, Мурр в жизни не даст о себе забыть — залез на стол, смотрит огромными зелеными гляделками, и столько в них упрека, что волей-неволей попрешь на кухню. Ну что ж, пошла на кухню. Не дошла. Лампочка в коридоре взорвалась, сверкнув молнией и прокатившись искрами по полу. Свет в квартире вырубился. Ругнулась. Наощупь вернулась в прихожую, нашла в темноте стол, открыла ящик, нащупала пробку. Проверила автоматы — вырубило. Вылезла на лестницу, открыла щит, обожгла руку о сгоревшую пробку. Мало того, ее заклинило. Выругалась еще раз. Полчаса мучилась — вывернула. Вставила новую пробку. Свет в квартире зажегся. Приволокла из кладовой лестницу в коридор, полезла с Марсом на плече и пассатижами в руках наверх. Вывернула цоколь из патрона. Вставила новую лампочку — врубила свет. Что за черт — взрыв, искры по полу. По второму кругу — в прихожую. Хорошо, привычка по бедности кучу всякого запасного дерьма дома иметь — пробки еще оставались. Ввернула новую, врубила автомат. Вытащила еще один цоколь. Вставила третью лампочку — взрыв, искры по полу. Придвинула лестницу к стене. Подмела, ни фига не видя, коридор от осколков. Позвонила Забегу.

— Коль, привет.

— Привет, Оксана. Как Лешка?

— Да все так же. Слушай, тут какая-то лажа в коридоре — три лампочки за сегодня взорвались. Зайдешь, может, глянешь. Боюсь, если там что-то с проводкой, как бы пожара не было.