На трудном перевале - [57]

Старый английский обычай, принятый в известных кругах России, запрещал вне службы говорить о делах или политике; но обстановка была настолько тревожная, что строгая традиция была сломана, и Коновалов рассказывал последние новости. У него только что был Керенский, прямо из «Крестов», куда правительство посадило Гвоздева. Совсем недавно Гвоздев обедал у Коновалова и беседовал с ним о том, как наладить отношения с рабочими в развивавшейся оборонной промышленности. Коновалов мечтал создать «пролетарскую армию» под своей командой, чтобы её усилиями заставить правительство пойти на уступки Думе. Так же думал и Терещенко. Гвоздев для этого мог оказаться очень полезным. Надо сделать все для того, чтобы его спасти, говорил Коновалов.

— А в чем же дело? — спросил Аджемов.

— Дело в том, что он, как говорил Керенский, в числе других подписал прокламацию с призывом к восстанию против царского строя. Полиция давно точила на него зубы, но он укрывался в военно-промышленном комитете и выборгской кооперации рабочих. Его не могли тронуть. Но этому случаю обрадовались. Петроград находится в полосе, подчиненной фронтовому командованию, и Гвоздева предают военно-полевому суду. Если [156] удастся добиться пятнадцати лет каторги, это, по мнению Керенского, будет очень хорошо{27}.

В речах находившихся за столом слышалось негодование. Царское правительство било по тому небольшому слою рабочего класса, который передовая буржуазия могла повести за собой. Этим оно наносило серьезный удар обороне страны. Оно само рубило сук, на котором сидело.

— Кстати, что это за Керенский? — спросил я у Сухотина. Тот небрежно ответил:

— Небольшой адвокат, специализировавшийся по политическим делам. Это он защищал рабочих после Ленского расстрела. Теперь — член Государственной думы, социалист-революционер, сторонник обороны России от немцев.

Передо мной развертывалась целая новая жизнь. Присутствовавшие говорили о межсоюзнической конференции, которая открылась в Петрограде; русские политические деятели просили помощи у своих заграничных друзей; они мечтали вывезти царя и Александру Федоровну из России и поставить регентом Михаила. С ним уже договорились. Он прекрасно понимал необходимость создания ответственного правительства из думских кругов. Тогда по крайней мере можно было бы бороться с той стихийной волной мошенничества и взяточничества, которая захлестывала Россию. Буксгевден не разделял эту точку зрения. Он был невысокого мнения о Николае, но считал, что есть способы заставить его не препятствовать созданию ответственного правительства. Во всяком случае он умеет держать себя с достоинством перед иностранцами.

— Однажды английский посол Бьюкенен, — рассказывал Буксгевден, — «обнаглев», обратился к императору с советом дать народу конституцию и сформировать ответственное перед Думой правительство. Забыв о том уважении, которым он обязан главе империи Российской, Бьюкенен заявил государю, что он должен восстановить к себе доверие, которое будто бы утеряно им в ходе войны. Николай II прекрасно ответил ему. Он сделал вид, что не понял, о чем говорит ему англичанин, и спросил его: «Вы хотите сказать, что я должен восстановить к себе доверие своего народа или же мой народ должен [157] восстановить к себе мое доверие?» — Бьюкенен ушел, ничего не добившись.

Аджемов был иного мнения. Он считал, что давление союзников на Николая есть последний шанс добиться парламентского строя и предотвратить революцию. Он рассказал, что Челноков, городской голова{28} Москвы, и князь Львов, председатель Союза земств и городов, воспользовались пребыванием английской миссии и просили главу этой миссии лорда Мильнера использовать свой авторитет для давления на императора. Дума исчерпала все возможности сделать что-либо. Львов и Челноков с чувством глубокого отчаяния в душе пошли на то, чтобы привлечь иностранцев в русские внутренние дела.

«Совершенно то же самое, что я делал в Румынии», — подумал я и спросил:

— Что же они сказали англичанам?

— Князь Львов осветил лорду Мильнеру тот развал, к которому привел Россию государственный порядок, насаждаемый царем. Он считал, что в стране есть и продовольствие, и металл, что все может быть добыто и доставлено и в армию, и в города. Но взяточничество и отсутствие инициативы, являвшиеся следствием опять-таки государственного порядка, убивавшего эту инициативу всеми способами, приводили к тому, что армия и страна находились на грани голода. Правительство в каждой общественной организации видело крамолу и всеми способами стремилось затруднить их деятельность. В частности, Союз земств и городов находился под ударом со стороны нового министра внутренних дел Трепова. Единственным выходом из создавшегося положения является отказ от чиновничьего правительства и передача власти в руки правительства, вышедшего из думских кругов и пользующегося доверием народа{29}.

— Что же на это ответил лорд Мильнер? — спросил Сухотин.

— Мильнер ведь не политический деятель. Его прислали для того, чтобы обсуждать вопросы снабжения русской армии всем, что ей необходимо. В его миссию не входило заниматься такого рода вопросами. Но он обещал, когда вернется в Англию, сообщить своему правительству все, что ему стало известно.