На троне великого деда - [113]

— Боже мой, — воскликнул генерал Мельгунов, — какая неожиданная честь! Прошу извинить, ваше императорское величество!.. Вы, ваше императорское величество, скрывались… я видел лишь генерал-адъютанта.

Он крикнул часовому, чтобы караул стал в ружьё. Загремели трубы, во всех окнах показались солдатские лица, офицеры поспешили при звуках тревоги во двор.

— Зарядить орудия! — крикнул комендант. — Наш всемилостивейший император оказывает крепости честь своим посещением!

— Нет, — воскликнул Пётр Фёдорович, — нет, нет! Это возбудит внимание окружающей местности, а я не хочу, чтобы о моём визите сюда говорили; внушите это вашим солдатам и офицерам.

Пётр Фёдорович приказал затем офицерам подойти ближе, после короткого представления их ему комендантом он отвёл последнего в сторону.

— Я скоро прикажу отвезти отсюда узника, порученного вашим попечениям, — сказал он. — Полномочия получить его из ваших рук я передам моему генерал-адъютанту барону Корфу Пока я не найду для него подходящего места, вы должны будете выпускать его гулять по двору, сколько он ни пожелает; вы снимете краску с его окон, чтобы свет солнца попадал в комнату, и будете исполнять все его желания, кроме желания выйти за ворота крепости.

— Слушаю, ваше императорское величество!

— Что это за отец Филарет, о котором он говорил при нашем появлении?

— Это — монах Александро-Невской лавры, ваше императорское величество, которому, согласно приказанию её величества государыни императрицы, разрешён доступ к узнику и который часто заходит к нему для духовной беседы и для того, чтобы успокаивать его, так как узник подвержен припадкам бешеного гнева. Кроме того, у него часто бывают галлюцинации; ему всё кажется, что к нему приходит архангел Гавриил. Монах похож на старого жреца из старинных сказаний со своими седыми волосами, длинной бородой и гигантским ростом.

— Это — он, он, — воскликнул Пётр Фёдорович, — духовник императрицы! Потому-то он и просил за Иоанна Антоновича, потому-то он и заставил меня обещать, что я буду заботиться о нём! О, у меня будет хоть один благодарный мне священник среди массы остальных, враждебных мне. Вам, значит, известна моя воля, — обратился он к коменданту, поворачиваясь снова к своим спутникам, — я жду, что она будет исполнена в точности. Вы отвечаете мне за узника головой до тех пор, пока не сдадите его барону Корфу. — Он обвёл взором двор, и при этом у него мелькнула какая-то мысль; затем он прибавил: — Я желаю, чтобы здесь, во дворе, был выстроен дом. Наймите для работы местных крестьян; но ни один из них не должен быть выпущен из крепости до окончания постройки; я хочу, чтобы это было сделано живо. Дом, — продолжал он, измеряя взглядом размеры двора, — должен иметь девять окон и пять комнат; между этим домом и стеной вала должно оставаться место для садика, в котором необходимо посадить цветы и деревья; его необходимо обнести забором. Мне кажется, такой домик, — прибавил он, заметив удивлённые взоры коменданта и Корфа, — должен оказаться лучшим местом заключения для узника, когда он вернётся сюда.

Бломштедт потупил свой взор. В его голове поползли странные мысли, когда он услыхал приказ государя и в то же время вспомнил его слова, сказанные утром.

— Мы должны вернуться, — произнёс затем император.

Он кивнул офицерам. Снова загремел барабан, и Пётр Фёдорович пошёл в сопровождении адъютанта к воротам крепости.

Перевозчик доставил его на противоположный берег реки вместе со спутниками, даже и не подозревая, кого везёт. Все трое сели в карету и поехали в Петербург в полном молчании, сильно взволнованные всем виденным.

С наступлением ночи экипаж добрался до заставы; император приказал остановиться и велел Корфу отправиться с экипажем к своему дому, между тем как сам вернулся в Зимний дворец вместе с Бломштедтом.

Когда Пётр Фёдорович вернулся в свою комнату, он положил руку на плечо Бломштедта и спросил:

— Ну, мой друг, поняли теперь?

— Не знаю, ваше императорское величество; мне кажется, что я вижу свет, который ослепляет меня и ужасает, точно северное сияние. Я ещё слишком молод сердцем для того, чтобы быть свидетелем совершения великой драмы мировой истории, которая произойдёт здесь, насколько мне кажется, в недалёком будущем.

— Да, — торжественно произнёс Пётр Фёдорович, — она произойдёт. Я исправлю то, что навлекло беду на потомка моего великого предшественника. Я поставлю судьбу России на старые рельсы, я выведу из тюремного мрака невинного, на голове которого покоилась некогда уже корона русских императоров, и возвышу его до трона; а когда меня не станет, он сделается тем, кем предназначался быть ещё в колыбели.

— А этот дом? — спросил молодой барон.

— Дом — жёстко-сурово ответил Пётр Фёдорович, — будет служить жилищем той, которая является моим злейшим врагом, которая окружает себя всеми моими врагами и притягивает их к себе, точно магнит железо. Там, за стенами Шлиссельбурга, она будет безвредна; там во время своей будущей жизни пусть она вспоминает тех, с кем обманывала меня и которых потом обманывала в компании с новыми сообщниками. Я позабочусь о том, чтобы там ей не на ком было упражнять свои чары; что касается сына… — он не кончил: его губы скривила холодная усмешка. Затем он пожал фон Бломштедту руку и произнёс: — Я устал. Скажите там, что я не буду сегодня ужинать. Моё сердце переполнено тем, что я видел сегодня. Мне необходимы покой и одиночество.