На тревожных перекрестках - [30]

Тогда же случилось еще одно непредвиденное событие. На хутор к Бируте пришел опытный подпольщик, бывший ксендз Дорошевич. Еще в 1915 году он отказался от духовного сана, связался с революционным подпольем и разъезжал по хуторам то в роли связного, то как агитатор-антирелигиозник. Для отвода глаз он при необходимости облачался в платье ксендза и успешно вводил в заблуждение полицию и сыщиков. У мужа Бируте также не возникло никаких подозрений насчет истинных занятий бывшего служителя культа.

Дорошевич оказался ходячей газетой. Он был до отказа начинен новостями из Советской России. Рабоче-крестьянская власть, ликвидируя последствия голода, тифа, разрухи, пресекая саботаж контрреволюционных элементов, мешочничество и спекуляцию, выходила на широкую дорогу мирного строительства. Девятый съезд партии, состоявшийся в марте 1920 года, нацелил массы на восстановление народного хозяйства. Первого мая был проведен Всероссийский субботник.

Дорошевич рассказывал несколько часов подряд, мы как зачарованные слушали его, заботы и тревоги наши постепенно отступали на задний план. Республика Советов живет и борется!

— И довольно, довольно, — прервал самого себя Дорошевич. — Отсыпайтесь, товарищи, и ничего не бойтесь. Если сюда и нагрянут жандармы, то я уж сумею их выпроводить. Не сомневайтесь, иначе бог накажет!

Мы с Петраускасом посмеялись, залегли в овине и заснули мертвецким сном. Редко ведь приходилось поспать без тревог. А когда стемнело, мы все трое, пожелав хозяйке успехов, здоровья, поблагодарив ее за приют и внимание, направились в Каунас.

Шагать по шпалам — дело долгое, утомительное и небезопасное. Любой полицейский неизбежно обратит внимание на таких пеших путешественников. Поездов на Каунас сколько хочешь, но и в поезде мы рисковали столкнуться с полицейскими ищейками, нарваться на проверку документов. Наши паспорта были много лучше предыдущих документов, но и они могли нас подвести, так как за абсолютную их надежность подпольный центр не ручался. И все же мы решились ехать поездом.

Поначалу все шло нормально, однако перед станцией Куршенай в вагон неожиданно вошли двое стражей порядка и начали повальную проверку документов. Один из полицейских громко объявил, что действительны паспорта только с такого-то по такой-то номер, а остальные подлежат изъятию как фальшивые.

Мы невольно взглянули на номера наших паспортов и тотчас поняли, что попались: они входили в число объявленных недействительными.

— Что делать? — прошептал мне Петраускас. — Будем отстреливаться?

Но стрелять в вагонной толчее означало вызвать жертвы среди ни в чем не повинных пассажиров. На это мы пойти не могли.

— Ни в коем случае, — ответил я. — Подождем, авось выкрутимся.

Помочь нам мог только случай, помноженный на самообладание.

Поезд медленно подходил к станции, в тамбуре происходила обычная в таких случаях легкая давка пассажиров, стремившихся поскорее выбраться из вагона.

Дорошевич высоко поднял свой паспорт, и люди расступились, давая дорогу «ксендзу». Мы также подняли над головами свои паспорта и стали протискиваться к выходу вслед за «ксендзом».

— Это мои спутники, господа, — сказал Дорошевич полицейским. — Посмотрите, пожалуйста, наши документы, они в полном порядке. Да благословит вас бог!

Эта тирада произвела должное впечатление на полицейских. Один из них махнул рукой и пропустил нас, даже не заглянув в паспорта. Доверие к ксендзу было прямо-таки беспредельное.

На станции мы сходили в буфет, потолкались у ларьков, степенно прогулялись по платформе, а потом вернулись в вагон. Полицейских и след простыл. Без всяких происшествий мы добрались до литовской столицы.

В Каунасе нас первым делом устроили на конспиративной квартире в одной еврейской семье. Старшая дочь хозяина Рива пользовалась известностью как актриса оперного театра, поэтому здесь можно было рассчитывать на относительную безопасность. Сюда же явился представитель ЦК Компартии Литвы и сообщил, что партийное руководство рекомендует нам вернуться в Советскую Россию. Мы стали ждать подходящего случая.

Несколько дней спустя такой случай представился. Из Восточной Пруссии беспрепятственно эвакуировался кавалерийский корпус Гая, и товарищи, договорившись с командованием, пристроили нас в воинский эшелон. Вскоре он прибыл в Смоленск, а на следующий день мы уже беседовали с секретарем ЦК Компартии Литвы товарищем Мицкявичусом (Капсукасом), возглавлявшим в 1918–1919 годах первое Советское правительство Литвы.

Винцас Симанович долго и задушевно беседовал с нами, выслушал отчет о положении в литовских городах и уездах, поблагодарил за проделанную работу и в конце разговора предложил несколько дней отдохнуть, пока ЦК не определит нашу дальнейшую судьбу.

Шел ноябрь 1920 года.

Все время, пока я находился в Литве, мне очень хотелось повидать родных отца, мать, сестру Людмилу, переехавшую сюда из Москвы незадолго до контрреволюционного переворота в республике. Однако по условиям конспирации я не мог сделать этого и ни разу не высказал своего желания партийному руководству. Ограничился тем, что, покидая Литву, послал письмо сестренке, в котором коротко сообщил, мол, жив и здоров, был проездом на родине, теперь возвращаюсь в Россию, надеюсь на встречу, когда в Прибалтике будет восстановлена Советская власть.