На тревожных перекрестках - [23]

Ни я, ни мои товарищи не были пьянчугами, однако обстоятельства вынуждали принять предложение, и мы всей компанией уселись за ресторанный столик. После обильных возлияний офицеры стали советовать нам поступить добровольцами в литовскую армию, а девицы, проявляя полнейшее равнодушие к нашим разговорам, затянули русские песни, что еще более насторожило меня. Куда ни повернись везде вражеская агентура, думал я. Обложили, гады. Как же вырваться из их кольца?

В ресторане мы просидели до поздней ночи. Довольные угощением, офицеры удовлетворенно наблюдали, как мы расплачивались с официантом, а потом взяли под руки своих развеселых спутниц и удалились, пожелав нам спокойной ночи.

— Ну и скоты! — не выдержал Коля Рябов, когда мы поднялись к себе. Вымогают деньги, жрут, пьют за наш счет, таскают с собой подлых баб и как бы между прочим задают провокационные вопросы. Мечтают пустить нас налево.

— Думаю, что ресторан — очередная проверка, — сказал Юргенсон. — А девицы не только для мебели, но и для дальнейшего наблюдения.

Он потер свой большой лоб и спросил:

— Слушайте, ребята, а мы ничего такого не наговорили? Вот ты, — обратился он к Николаю, — кажется, подтягивал, когда девки пели по-русски.

— Подтягивал, — сказал Рябов. — Ну и что?

— И правильно сделал, — вмешался я. — Мы же едем из России, и незачем прикидываться, будто мы не знаем русских песен. А когда одна из девиц запела «Марсельезу», то я тоже подпевал на ломаном французском языке. «Марсельезу» знают во всех странах мира. Так что, Роберт, все получилось чисто.

— Пожалуй, — сказал Юргенсон. — Посмотрим, что нам запоет завтра полковник Спиридонов. Пошли спать, товарищи. Скоро рассвет.

Утром мы были в приемной полковника. Из разговоров офицеров и тревожных перешептываний чиновников поняли, что в городе что-то произошло. Оказывается, ночью на стенах домов и заборах были расклеены большевистские листовки, и теперь полиция и контрразведка сбились с ног, разыскивая следы неуловимых местных подпольщиков.

Коля Рябов выразительно посмотрел на меня, я понял, что он восхищен ночной акцией неведомых товарищей по борьбе. Этот мимолетный взгляд не ускользнул и от Юргенсона, все трое мы были довольны и такими довольными вошли в кабинет Спиридонова.

Полковник со свирепым видом вскочил и, багровея, закричал:

— Где шлялись ночью? С кем встречались? Что делали?

Снова выступил вперед Николай Рябов и доложил:

— Так что, не извольте волноваться, господин полковник. Мы допоздна сидели в ресторане с двумя литовскими офицерами и их дамами, а остаток ночи проспали в номерах. Это легко проверить. Если не ошибаюсь, все названные — ваши подчиненные, господин полковник.

Спиридонов не уловил издевки в Колиных словах и продолжал орать:

— А в это время ваши дружки клеили листовки? Да? Как это называется?

Он потряс перед нами сорванной листовкой. Рябов обиженно пожал плечами.

— Вы нас напрасно подозреваете, господин полковник. Ни знакомых, ни дружков у нас здесь нет, если не считать ваших сотрудников. И вообще делать нам тут нечего, мы и без того задержались. Если бы вы разрешили…

— Не возражать старшим по званию! — крикнул Спиридонов, плюхнулся в кресло и вытер платком взмокший лоб. — Вот мое решение. Вас отведут в гостиницу и произведут обыск. Да, да, самый настоящий обыск по всем правилам. А там посмотрим. Ступайте!

Обыск наших номеров ничего не дал, крамолы сотрудники контрразведки не обнаружили. К тому же у меня сложилось впечатление, что, в отличие от начальства, они добросовестно принимали нас за белых эмигрантов. Во время обыска они посоветовали нам остаться на жительство в Укмерге и поступить на работу, а также охотно болтали всякую антисоветскую чушь.

После обыска мы снова очутились в кабинете Спиридонова, которому уже доложили об отсутствии компрометирующих нас улик.

— Через двадцать четыре часа чтобы вашего духу здесь не было, — сурово сказал он, но все же не так свирепо, как утром. — В канцелярии получите свои паспорта, справку и выматывайте ко всем чертям!

Это было похоже на чудесный сон: нас, кажется, решили отпустить, и мы с трудом сдерживали торжествующие улыбки.

В справке, выданной нам в канцелярии и написанной на литовском языке, говорилось, что указанные лица имеют право на беспрепятственный проезд по территории Литвы. Подписал справку сам полковник Спиридонов.

Несказанно обрадованные тем, что наконец выпутываемся из трудного положения, мы стремительно покинули здание контрразведки. Но тут же столкнулись со старым знакомым офицером, принявшим от меня взятку.

— Вижу по лицам, что у вас хорошее настроение, — сказал он.

— Естественно, — ответил я, — власти убедились в том, что мы никакого отношения к большевикам не имеем, и выдали разрешение на выезд. Мы честные люди, добропорядочные эмигранты.

— Отлично! — воскликнул офицер. — Это событие следует отпраздновать, тем более, что и я ночью уезжаю в приятную командировку в Берлин.

Я стал было возражать, ссылаясь на распоряжение контрразведки поскорее покинуть Укмерге, однако офицер и слушать не хотел:

— Ничего, ничего, успеем. Двадцать четыре часа — большой срок и весь впереди. Надо же распрощаться как следует. Вашим отказом вы просто обидите меня! Хочется сходить в театр, — Он заговорщически подмигнул мне: — Сами понимаете, казенных денег на командировку, быть может, и хватит, а вот развлечься перед отъездом не на что. Да и в Берлине лишняя сотня марок не помешает. Или две. Или пять…