На той войне - [56]

— Ну вот и все, — раздался над задумавшейся Тамарой голос Шишова. — Пластанули, и легче стало. Идем, что ли?

* * *

В Германии городов и городков прорва, и все они, большие и малые, из кирпича и камня, всюду на нижних этажах и в подвалах наделаны амбразуры. И этот, что горел впереди, ощетинился жесточайшим пулеметным огнем. Стреляли пушки. По полю, нащупывая редкую цепочку атакующих, метались взрывы. И в городке, поднимая в воздух клубы красной пыли, рвались снаряды. Война, как не достигший цели бумеранг, вернулась к ногам его запустившего.

Бессистемный огонь фашистской артиллерии скоро упорядочился. Кто-то упорный и поднаторевший в боях взял бразды правления в свои руки. На пути наступающих встал огневой вал, разрывы вытянулись в одну линию и скрыли за собой городок.

Цепь залегла. Когда же смертельный вал приблизился к ней, рванулась вперед, чтобы уйти от огня. Как в приближающуюся к берегу морскую волну, нырнула в гущу разрывов и Тамара и, еще не преодолев ее, услышала крики о помощи.

Побежала на зов.

Этот снаряд угодил точно. Убитые, раненые. Опрокинутый взрывом навзничь, распластав по земле бессильные руки, лежал Шишов. Тамара к нему. Расстегнула телогрейку, откинула ее ремни и увидела выпирающий из живота кишечник. Раздумывать некогда. Салфетки на рану, два больших индивидуальных пакета, чтобы остановить кровь, сверху бинты. Второго, раненного в грудь, перевязала. Остальным, ошалевшим от взрыва, крикнула:

— Вы чего рты раскрыли? Перевязывайтесь сами, и за мной. Его заберите, — указала на раненного в грудь.

Шишова взвалила на плащ-палатку, поползла, потащила с застрявшим в горле горьким комком. Оглянулась и снова рявкнула:

— Не сбивайтесь в кучу, олухи небесные. Рассредоточьтесь!

По-прежнему пели над головой пули, по-прежнему рвались на поле снаряды. Город не был взят, бой продолжался, но уже и сместился на ближайшие к нему подступы. Передыхая, пощупала пульс. Поползла еще быстрее, потом поднялась, потянула, обходя свежие воронки.

Впереди замаячила фигурка Нины Рябовой. Увидев Тамару, побежала навстречу, спросила, утирая со лба пот и пряча под шапку кудряшки:

— Кого тащишь?

— Шишова.

— Сильно?

— И не говори.

— Давай помогу.

Потащили вместе, сдали врачам и бегом обратно. Ни погоревать, ни поплакать некогда.

* * *

Еще один маленький, только что взятый городок. На балконах и в окнах полощут на ветру белые простыни, на безлюдных улицах продолжают рваться снаряды и мины.

Тамара ведет раненного в ногу солдата. Он опирается на нее все сильнее. Идут медленно, останавливаются отдохнуть перед зеркальной витриной магазина. Розовощекие манекены зазывающе улыбаются. Идут дальше. Проходят квартал, другой. Снова отдыхают на подножке черного лимузина у разваленного снарядом дома. Поднимаются и опять бредут.

— Не могу больше. Горит нога, горит, — жалуется солдат.

— Аптеку видишь? До нее дойдем, а там уже недалеко, — успокаивает Тамара.

Минуют аптеку, сворачивают за угол, и тут на булыжной, заваленной мусором, обломками кирпичей и снарядными гильзами улице, слева от Тамары, с оглушительным треском рвется мина. Обжигает руку.

Припав к мостовой, переждали следующие разрывы, а когда поднялась, Тамара поняла, что ранена и в ногу. Прошла еще несколько шагов и опустилась на землю.

— Все. Не могу больше.

— Тебя ранило? Как же мы теперь? — забеспокоился солдат.

— Мир не без добрых людей. Помогут, — пересиливая боль, отозвалась Тамара.

Новое, четвертое по счету, ранение Тамары было не из тяжелых. И помощь ей оказали быстро, но после перевязки зазнобило почему-то, и лежала Тамара маленькая, худенькая, похожая на девочку-подростка. В открытых голубых глазах копились слезы обиды. Врачи сказали, что в госпитале придется проваляться месяца два-три, а за это время и война, пожалуй, кончится. Поделилась своими опасениями с Машей Семеновой. Та руками всплеснула:

— Да ты радоваться должна! Живой останешься, а что с нами будет, еще неизвестно.

— Чему радоваться-то? Самое интересное началось, а мне снова на спинку кровати глаза пялить?

Стоявшая тут же Анна Николаевна Новикова, Матка, как ее по-прежнему звали девчата, рассудила по-своему:

— Вот и попялишь, и отоспишься как следует. И вообще я вам скажу, девчоночки мои милые, не женское это дело — война. Будь моя воля, так я бы вас близко к армии не подпускала.

— Твоя воля! — передразнила Тамара. — Забыла, как ревела, когда тебя перед наступлением демобилизовать хотели?

— Не забыла. Но мой пример не в счет. Я уже жизнь прожила, а вы только начинаете, — возразила Анна Николаевна.

Вбежала Аня Ощепкова:

— Тамара, готовься. С первым транспортом тебя отправим!

— А я тебя просила об этом? — озлилась Тамара, но спохватилась — она уже «никто», просто лежачая раненая, с которой одни хлопоты, — и взмолилась: — Девчонки, мне же не вернуться больше. Дайте хоть немного побыть с вами. — Снова рассердилась на вырвавшиеся у нее заискивающие нотки и отрезала: — Пока не поеду. Позднее!

13

В начале войны Катя Мариничева стала собирать пули и осколки, извлекаемые при операциях, и складывать в небольшой мешочек. Он быстро наполнился. Завела другой, побольше, потом — ящик и всюду возила его с собой, тяжелый и полный, сама не зная, зачем это делает. И капитану Тимошину не смогла ничего толком объяснить, когда он увидел ее коллекцию. Хирург озадаченно потер лоб: