На той войне - [27]

Солдат был плох, Маша и утешать его не стала, побежала искать карандаш и бумагу, а когда вернулась, нашла бойца мертвым. А ее уже ждали и звали другие. Сунула пустую бумажку в карман халата, поспешила на помощь к ним.

Утро вызревало пасмурное. С неба валились крупные хлопья снега. Расположение санроты немцы не раз обстреливали такими снарядами, что в воронке дом можно спрятать, и потому на начавшийся обстрел бризантными никто и внимания не обратил. Рвутся где-то в небе, ну и пускай себе. Даже когда взвилась на дыбы под командиром санроты Горюшиным Майка, сбросила его на землю, решили, что испугалась чего-то лошадь, и все. Хотели помочь Горюшину подняться, а он оказался мертвым. Смерть Горюшина походила на неожиданную и нелепую смерть вполне здорового человека в мирное время, но даже это не потрясло вконец измученных людей. Положили тело на сани и поплелись дальше.

Боль и непостижимость утраты почувствовали вечером, на похоронах.

Наступление было ненастоящим. Требовалось обезопасить ленинградцев от нового штурма города. Для этого и «показывали» дивизию фашистам в разных местах под Новгородом, ради этого и бросили в демонстрационное наступление и на некоторое время оттянули силы врага от Ленинграда.

8

День выдался свободным, и Катя Мариничева не находила себе места. Сходила в лес, заглянула в пустую операционную и в конце концов вернулась в свою палатку. Долго крутилась на носилках, пытаясь заснуть, и не смогла. Легла на спину, закинула руки за голову и лежала так с открытыми глазами, тихая и печальная, удивляясь хороводу нахлынувших мыслей. И о довоенной жизни почему-то думалось, и о том, что давно нет писем от родных, и дела медсанбатские не выходили из головы, новые перемены в нем.

— Не медсанбат, а проходной двор какой-то! — неожиданно вырвалось вслух.

Таня Дроздова будто того и ждала. За лето сменилась едва ли не половина врачей, а недавно в другой батальон перевели комбата Радкевича и вслед за ним, в госпиталь, Рюмина. Создались две новые хирургические бригады — Тимошина и Сыпало. Они с Катей попали к Тимошину. Это и волнует подругу.

— Тебе-то что до этого? Не убили ведь, а пе-ре-вели, — тут же отозвалась Таня.

— Как это что? — даже приподнялась от возмущения Катя. — За два года третий комбат и третий хирург! Снова привыкать надо.

— А что тебе привыкать? Что привыкать?

— Все-то у тебя просто, Танька.

— А у тебя все сложно-сложно. Дурью маешься от безделья. Вот привезут раненых, и все из головы выскочит. Некогда будет турусы на колесах разводить.

Замолчали, и каждая осталась при своем мнении.

Тимошин прибыл в медсанбат еще в мае, но почти сразу же попросился в головной отряд, на передовую. Что он за человек, Катя не знала. Это и тревожило. Таня словно прочитала ее мысли и дала исчерпывающую справку:

— До войны три года работал хирургом на прииске в Красноярском крае. На фронт пошел добровольно, был командиром отдельной медико-санитарной роты. Под Синявино — знаешь такое гиблое местечко? — получил ранение. Поправился — и снова на фронт. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Еще что тебя интересует?

— Ой, Танька, Танька, и все-то ты знаешь. Откуда у тебя такие точные сведения?

— Я же не такая бука, как ты. Подсела к нему, все, что надо, выведала. Хирург он отличный.

— Ты с ним и поработать уже успела? Не скажешь ли, когда? — в голосе Кати ирония.

— А об этом девчонки рассказали, которые в головном отряде были. Можешь у них. проверить, — отпарировала бойкая на язык Таня. — Сработаешься ты с ним. Ты с кем угодно сработаешься.

И как в воду смотрела. Тимошин тоже оказался приверженцем местной анестезии и мази Вишневского, любителем во время операции «позаговаривать зубы» раненым, но в отличие от Головчинера и Рюмина никогда не терял выдержки и хладнокровия. Что бы ни случилось — не обругает, даже голоса не повысит, поморщится разве что.

Сменился в это лето и замполит Знакомство нового — капитана Коршунова — с Тимошиным состоялось в первый же день. Шагнули навстречу, крепко пожали руки, тощий, на голову выше хирурга замполит и коренастый Тимошин. В глаза посмотрели дружелюбно и в то же время изучающе.

— Не приходилось у нас бывать? — поинтересовался Тимошин.

— Не раз, но не по вашей части. Туберкулез у меня. На учете у терапевта Финского состою, — смущаясь, ответил Коршунов.

Тимошин пытливо взглянул на него: вот откуда такая худоба, кирпичный румянец и характерный блеск глаз.

Спросил осторожно:

— Почему не комиссуетесь?

— Ранен бы был, другое дело, а с моей болезнью не считаю себя вправе.

Тимошин согласно кивнул головой.

— До войны какое-нибудь отношение к медицине имели?

— Никакого. Был инструктором райкома партии в Москве.

— В Москве? А я там Второй медицинский кончал. Знаешь такой?

Ничто на фронте не сближает людей больше, чем такое вот землячество, и ничто так не располагает друг к другу с первой встречи. Незаметно для себя Тимошин перешел на «ты» и остро взглянул на замполита — как отреагирует? Коршунов или не заметил этого, или посчитал, что так и надо — нечего церемонии разводить, коли работать вместе, и хирург продолжил в том же духе.