На том стою - [18]

Ее язык начал заплетаться. Она встряхнула головой и потерла виски.

— А что насчет денег — тебе придется вернуть их мне, не так ли?

Я подошел к ней вплотную.

— Потому что, если я не отдам, ты им все расскажешь?

— Мне придется, — сказала она засыпая. — Что же мне делать? Они выбьют из меня всю правду. Я слишком устала бороться.

Я схватил ее за руку и встряхнул. Ее голова дернулась.

— Ты точно приняла только две таблетки? — Она разомкнула глаза.

— Да. Я никогда не принимаю больше двух за раз.

— Тогда слушай. Я сейчас выйду и посмотрю на него. Затем я поеду обратно в «Ранчо». Чеки я оставлю у себя. И пушку тоже. Может, меня им не удастся выследить. Проснись! Слушай!

Ее голова валилась набок. Она встряхнула ею, глаза раскрылись, но они казались какими-то потухшими.

— Слушай. За твой рассказ тебе в полиции никто не даст ломаного гроша в базарный день. Он только может привести тебя на виселицу. Поняла?

— Да, — сказала она, — а мне на это наплевать.

— Это не ты говоришь. Это снотворное.

Ее ноги подкосились, я подхватил ее и повел к постели. Она плюхнулась на нее навзничь. Я снял с нее туфли, накинул на нее одеяло и подвернул его.

Она моментально уснула и захрапела.

Я вошел в ванную комнату и нашел на полочке флакон с нембуталом. Он был почти полон. На нем был номер рецепта и дата. Аптека в Балтиморе, отпущено около месяца назад. Я высыпал желтые таблетки себе в ладонь и пересчитал. Их было сорок семь — почти полный флакон. Когда бабы кончают с собой, они обычно заглатывают все сразу — кроме тех, что рассыпают, а рассыпают они обычно немало. Я всыпал таблетки обратно во флакон, а флакон положил в карман. Вернулся и снова посмотрел на нее. В комнате было холодно. Я включил обогреватель, но не на полную мощность.

В конце концов я закрыл застекленные двери и вышел на балкон. Там была чертова стужа. Балкон был большой, три на четыре метра, с невысоким бортиком, который увенчивали железные перила. С такого балкона можно запросто спрыгнуть, но случайно упасть невозможно. На нем были два алюминиевых шезлонга и два кресла. Разделяющая стенка слева выступала наружу именно так, как она мне сказала. Я не думаю, что даже верхолаз смог бы перебраться через эту стенку без крюка и страховки.

С другой стороны стена круто поднималась к одной из террас пентхауза.

Трупа не было — ни в шезлонгах, ни на полу, ни где-то еще. Я осмотрел шезлонги в поисках следов крови. Никаких признаков. Я облокотился на перила, высунулся как можно дальше и посмотрел вниз. У стены росли кусты, потом шла узкая полоска газона, а затем — солидный забор с кустарником вокруг. Я прикинул расстояние. С такой высоты это было нелегко, но от дома до забора было не менее десяти метров. Прямо за забором пенилось море на чуть выступающих утесах.

Ларри Митчелл был примерно на сантиметр выше меня, но весил килограммов на восемь меньше. Еще не родился человек, который мог бы бросить тело взрослого мужчины с этого балкона так, чтобы оно упало в океан. Вряд ли она не отдавала себе в этом отчета.

Я открыл застекленные двери, вошел в комнату, закрыл их за собой, подошел к кровати. Она крепко спала и похрапывала во сне. Я коснулся ее щеки тыльной стороной ладони. Щека была потной. Она пошевельнулась и что-то пробормотала. Затем вздохнула и опустила голову на подушку. У нее не было затрудненного дыхания, ступора, комы, а значит, она не превысила дозы.

Насчет этого она сказала мне правду, но насчет всего остального — вряд ли.

В верхнем ящичке трюмо лежала ее сумка. Сзади был кармашек на молнии. Я положил туда чековую книжку и просмотрел содержимое в поисках информации. В кармашке на молнии было несколько хрустящих ассигнаций, железнодорожное расписание экспресса «Санта-Фе», корешок билета, корешок плацкарты в спальном вагоне. Она занимала купе E в вагоне поезда 19, следующего из Вашингтона в Сан-Диего. Ни писем, ни документов. Они, видимо, были в чемодане. В сумке было то, что обычно носят женщины: помада, зеркальце, пудреница, кошелек для мелочи, несколько серебряных монет, несколько ключей на кольце с маленьким бронзовым брелком. Пачка сигарет, почти полная, распечатанная. Книжечка спичек, только одна спичка была оторвана. Три носовых платка без монограмм, пилочка для ногтей, щетка для бровей, гребень в кожаном футляре, маленькая круглая бутылочка с лаком для ногтей, маленькая записная книжка. Я открыл ее. Чистая, еще не начатая. В сумке были также солнечные очки в блестящей оправе, в футляре без монограмм, авторучка, маленький золотой карандашик, вот и все. Я положил сумку обратно на место. Я подошел к окну, взял лист бумаги и фирменный конверт с названием отеля.

На листе бумаги я написал: «Дорогая Бетти, прости, что не смог оказаться на том свете. Все объясню завтра. Ларри».

Я запечатал записку, написал на конверте «Мисс Бетти Мэйфилд» и положил так, как будто его просунули под дверь.

Открыл дверь, вышел, захлопнул дверь, подошел к служебной лестнице и нажал на кнопку вызова лифта. Лифт не приходил. Я снова нажал и держал кнопку вызова, пока лифт наконец не пришел. Молодой сонный мексиканец открыл дверь и зевнул мне в лицо, затем улыбнулся извиняющейся улыбкой. Я улыбнулся в ответ и ничего не сказал.