На том корабле - [7]

— Довеска к чему?

— Разумеется, я не стал писать о том, чем мы с тобою занимаемся. Не бойся, я не помешанный. Просто я упомянул, что случайно повстречал тебя в Лондоне, в конторе, и с твоей помощью получил каюту на корабле. Кстати сказать, одноместную. Я пустил ей пыль в глаза что надо.

— Дорогой Лайонел, ты не знаешь, как пускать пыль в глаза. Ты не знаешь даже, что это такое. О грязи ты еще имеешь какое-то представление, но о пыли — нет. Зачем вообще было меня приплетать?

— Ну надо же было писать о чем-то.

— Ты написал, что я тоже на этом корабле?

— Да, как бы между прочим, — с раздражением сказал Лайонел, поскольку теперь понял, что лучше было бы этого не делать. — Ведь я же писал это проклятое письмо, а не ты, и это мне надо было чем-то его заполнять. Не волнуйся — сейчас она уже забыла о твоем существовании.

Тот был уверен, что не забыла. Если он предвидел эту встречу и прокручивал ее в мечтах, то почему ее не должны были предвидеть беспокойные родители? А у нее есть веское основание для беспокойства, ибо все началось еще на том корабле. Тривиальная коллизия между детьми привела к трепетному отношению между мужчинами. Оттуда берет начало их счастье. А от нее не укрылось, что дети необычно взволнованы. О, эта мстительность пахучих юбок! «Какую уловку придумать на этот раз, чтобы отнять его у нее? Я люблю его, я умен, у меня есть деньги. Я попробую». Первым шагом надо сделать так, чтобы он уволился из армии. Вторым шагом — избавиться от этой девушки, англичанки по имени Изабель, что ждала его в Индии и о которой было так мало известно. Кто она: невеста, будущая жена или любовница? Он без стеснения готов был обратить Лайонела себе на потребу и не смущался тем, что лишает его перспективы отцовства. Только их счастье что-то значило, и он полагал, будто понимает, что именно нужно для счастья. Многое зависит от следующих дней: ему предстоит потрудиться, и звезды ему в этом помогут. Ум его играючи расправлялся с надвигающимися трудностями, он комбинировал, отступал, ни на миг не забывая о дальнейших трудностях и о том многом в возлюбленном, что было ему непонятно. Он полуприкрыл глаза и наблюдал, и слушал вполуха. Порой дверь открывается, когда в нее перестаешь биться лбом и жертвуешь практическим расчетом ради интуиции. И точно — Лайонел произнес:

— Кстати сказать, ты никогда не нравился маме.

И дверь открылась.

— Старик, а как я мог ей нравиться? Лишь стоило моряку обвести около ее ступней меловой круг, так она застыла, будто вкопанная, и мы все видели это и, старик, до чего же мы потешались над ней!

— Не помню… Хотя, впрочем, помню немного. Теперь начинаю вспоминать, и мне кажется, что именно после этого случая усилилась ее неприязнь к тебе. Она очень к тебе придиралась, когда мы сошли на берег, жаловалась, что ты умеешь разжечь интерес к совсем не интересным вещам. Забавно, правда? Впрочем, мама и теперь бывает довольно забавной. Тогда-то мы и договорились кое о чем, как часто бывает среди детей…

— Бывает среди детей? Ну-ну.

— …и Оливия, которая обожала верховодить, сказала нам, чтобы мы больше не заикались о тебе, чтобы не расстраивать маму, у которой и без того хватает забот. Ведь он… Нет, про это не буду, это страшный секрет.

— Таким и останется, клянусь. Клянусь всем, что во мне и вне.

Волнуясь, он становился непостижимым и бормотал слова на таком непонятном наречии. Но для Лайонела почти все наречия были непонятны, поэтому клятва произвела на него сильное впечатление.

— Ведь он на самом деле…

— Старик, о ком ты сейчас говоришь?

— Ах, да. О мамином муже, моем отце. Он тоже служил, даже достиг звания майора, но произошло совершенно немыслимое — отец принял обычаи туземцев и был уволен из армии. Остался на Востоке, бросил жену с пятерыми детьми на руках и совсем без денег. Когда ты меня встретил, она увозила нас от него и тогда еще надеялась, что отец образумится и последует за нами. Но он не тот человек. Он даже ни разу не написал нам; запомни — это строжайший секрет.

— Да-да, — ответил он, а про себя подумал, что секрет сей довольно заурядный: как еще должен себя вести немолодой, но и не старый супруг?

— Лайонел, ответь мне на один вопрос. К кому ушел твой отец?

— К туземцам.

— Он стал жить с девушкой или с парнем?

— С парнем? Боже упаси! Разумеется, с девушкой. Кажется, он поселился в каком-то отдаленном уголке Бирмы.

— Даже в Бирме есть парни. По крайней мере, я про это слыхал. Но твой отец ушел к туземке. Прекрасно. В таком случае, у него могли быть дети?

— Если и были, то они полукровки. Веселенькая перспектива, нечего сказать. Ты понимаешь, о чем я говорю. Моя семья — отцовская, я имею в виду, — ведет родословную на протяжении двух столетий, а мамин род восходит ко временам войны Алой и Белой розы. Это действительно ужасно, Кокос.

Полукровка улыбнулся, глядя на путавшегося в словах викинга. И правда — больше всего ему нравилось видеть друга лежащим навзничь. А беседа в целом — сама по себе такая неважная — дала ему ощущение близкой победы, которой ему не приходилось праздновать доселе. У него было такое чувство, словно Лайонел знает, что попался в сети, и ничего не имеет против этого. Надо продолжить допрос! Быстро! Застать его врасплох, вымотать!