На то они и выродки - [9]

Пока летчик размышлял об этом, глаза студента внезапно расширились.

— У вас нашивки за боевые ранения!

— Ну да. И что с того? И откуда вы, штатский отрок, в таких вещах разбираетесь?

— У моего дяди такие… он инвалид по ранению… правда, он в пехоте служил.

— Так почему это вас удивило?

— Вы же аристократ… я думал, аристократы в гвардии служат. В конной.

— Проснитесь, студент, в каком веке вы живете? Или у вас в Пандее такие представления? Конная гвардия — дворцовая игрушка, годная лишь для парадов. Верные дворяне Империи, включая принцев крови, служат в авиации и на флоте. А вот в танковые части не идут, — добавил он не то с грустью, не то с иронией. — В танковом отсеке сидишь скрючившись, а кланяться невместно нам…

— Я не из Пандеи… то есть, конечно, пандееец происхождением и в кровном родстве с родом самого князя Паацаудварры, но родился в метрополии.

— Ну, простите, юноша. А знаете что? Автобуса вы все равно не дождетесь, так что пойдемте-ка выпьем. — Проблема выбора решилась сама собой — в пользу «Приятного отдыха».

— Простите, штурм-коммандер… Денег на ресторан у меня не хватит, а принять чужие…

— Бросьте, студент. Что за счеты между боевыми товарищами? Посидим запросто, как граф с князем…

— Я не князь… да и родство, честно признаться, по женской линии…

Цурумия сроду не слыхал ни про какого князя Паацудварру и вообще не слишком интересовался пандейским дворянством, к каковому, говорят, в этой провинции причисляет себя каждый второй житель. На данный момент выпивка волновала его гораздо больше, огни кабаре манили, и потому он без рассуждений двинулся дальше, увлекая за собой Тоху. Тот хоть и бубнил что-то о достославной битве помянутого князя с конфедератами при полях Страстоцветных, был далеко не столь против посидеть за кружкой пива, как это хотел показать.

Кабаре было из разряда старых и почтенных, хотя и открылось за пару лет до войны. Дело в том, что при императоре Нютце был принят указ о том, чтоб увеселительные заведения в Столице носили благозвучные и не оскорбляющие общественную нравственность названия — «Приятный отдых», «Приличное поведение» и так далее. С тех пор, когда очередной «Приятный отдых» ветшал, прогорал или сгорал в буквальном смысле слова, в городе сразу же открывалось новое заведение с таким же названием. А вот «Приличному поведению» не столь повезло — его в начале войны закрыли. Вроде владельцем оказался фекелешский шпион. Впрочем, кое-кто утверждал, что тут постаралась полиция нравов, ибо поведение там царило уж слишком неприличное.

Графа Цурумию в «Приятном отдыхе» знали, и для него тут же нашелся свободный столик, а на нем без промедлений возникли кувшин темного охлажденного и к нему блюдо жареных охотничьих колбасок.

Когда выпили разгонную за знакомство, можно было бросить взгляд и на эстраду. Там только что пара танцоров сплясала нечто страстно-макабрическое, и на сцене появился певец. Судя по костюму в стиле «бандитский шик», это был исполнитель уголовных романсов. Данный жанр, в прошлом веке зародившийся и бытовавший исключительно в городских низах, незадолго до войны вошел в моду и процветал на эстраде, несмотря на все цензурные рогатки. Приличные люди не считали более для себя зазорным слушать воровские и хулиганские песни, артисты — исполнять их, и даже критики ругались на сей счет умеренно. Певец завел надрывно хриплым голосом:

Я мальчик лихой, меня знает окраина.

Пустые понтярщики зырят, дрожа.

Эй, фраер, не прячь, что в карманах утаено,

А то моего ты узнаешь ножа.

Когда на бульварах я шляюсь походкою,

Все шмары за мною бегут косяком,

Барыги выносят стопарики с водкою,

Легавый салют отдает козырьком!

Далее в коротких, но прочувствованный строках, сообщалось, как герой песни залез в некий дом, чтоб его ограбить, старуха-хозяйка подняла крик и была зарезана, после чего герой опознал в ней родную мамашу, которую давно не видел. После чего его поймали и отдали под суд. А в прокуроре несчастный опознал папашу, который бросил их с мамашей без средств к существованию.

И я зарыдал, как ребенок, отчаянно,

Пусть я хулиган, душегубец и вор.

Злодейства свои сотворил я нечаянно,

Во всем виноват негодяй прокурор!

Открывшееся обстоятельство не помешало прокурору приговорить сына к смерти, и в конце тот, красивый и бледный, лежал в могилке, а раскаявшийся прокурор рыдал горькими слезами.

Для провинциала Тоху мода на уголовные романсы была еще в диковину, вдобавок, только что столкнувшись с настоящими «лихими мальчиками», он не мог прийти от нее в восторг.

— И это Столица, — сказал он. — Оплот культуры. Я не первый раз уже такое слышу. Резня, убийство родителей-детей, братьев-сестер, инцест, потерянные младенцы, отравленные супруги… апофеоз пошлости. И ведь люди всерьез это слушают — порою умные, интеллигентные люди! Не является ли это свидетельством, что культура наша в глубоком кризисе, что она перестала порождать новые, оригинальные идеи и формы?

Имму Цурумия, напротив, был настроен благодушно.

— Бросьте, Тоху, когда это культура питалась чем-то другим? Вспомните наш героический эпос, рыцарские романы, народные песни, массаракш! Абсолютно все то же самое. Смертоубийства, зверства и кровопролития, кстати, такие, какие скромным уголовникам и не снились. Меняются имена и звания персонажей, благородные рыцари превращаются в парней из пригородов, но содержание остается неизменным.