На территории Мильтона Ламки - [38]

Это вдруг пробудило в нем чувство дороги. Вот они стоят на краю шоссе, которое простирается до самого Побережья, пересекая один штат за другим. Шоссе, которое тянется миля за милей… а он в ночной тьме видит только несколько сот футов этой протяженности. Остальное сокрыто. Но, проходя мимо машины МакДевитов, он ощущал все.

И обонял запах горячего, разжиженного моторного масла, которое начало просачиваться из картера машины. Она так много проехала, так разогрелась и так долго использовалась, что масло теперь покрывало всю нижнюю сторону двигателя.

Прошли годы, прежде чем он узнал, что значит этот запах. Запах этот появлялся лишь тогда, когда повторяющиеся такты двигателя выталкивали масло вниз и почти разрушали его, меж тем как на клапанах образовывался углерод, а на поршнях — окалина, отложения опускались и выбрасывались из картера через выхлопную трубу, а водянистые осадки выдувались через масляный затвор в конце коленвала, чтобы вылетать через картер сцепления в виде мелких брызг, которые постепенно, час за часом, смешивались с пылью, дорожной грязью, трупами насекомых, кусочками камня и более старым маслом от предыдущих машин, и с запахом шин, с запахом всего автомобиля, его металла, резины, смазки и ткани, даже с запахом водителя и пассажирки, сидевших на своих сиденьях с самого рассвета и выходивших наружу лишь затем, чтобы воспользоваться туалетами на заправочных станциях, поесть в придорожных закусочных, спросить совета в барах и посмотреть, что там производит странный шум на резких поворотах. Для Брюса этот запах был темным подводным течением, вызывающим тошноту. Он означал, что двигатель изношен, изношен чрезмерно, и требует капитального или, по крайней мере, текущего ремонта с установкой новых колец, особенно масляных, потому что масло выбрасывалось под давлением, создаваемым в картере, но в то же время он думал, что этот двигатель износился на горных перепадах, в Сьеррах, и на длинных протяженностях пустыни, становившихся все жарче и жарче; двигатель этот не сломался, но износился, выполняя ту работу, для которой был создан. Он износился, преодолев более семидесяти тысяч миль дороги. А это — двадцать пять раз через всю страну…

— Что такое на тебя нашло! Зачем было трещать им о нашем бизнесе? — резко спросила Сьюзан, когда они уселись в «Меркурий». — Я ушам своим не верила.

— Парень занимается искусственными мушками, — сказал он. — Он даже и не живет в этом городе, они здесь проездом. Какой же вред могут причинить мои слова? — Он был готов к ее наскокам: предвидел, что они неизбежны.

— Первое правило бизнеса состоит в том, чтобы держать свои дела при себе, — изрекла она, не переставая дымиться от негодования.

— Ничего страшного не случилось.

— Не это главное. В чем дело, в том, что ты выпил? Поэтому все трещал и трещал без умолку? Я чуть было не встала и не ушла; ушла бы, но ради тебя не стала так поступать.

Какое-то время они ехали молча.

— Ты что, постоянно собираешься так делать? — спросила она.

— Я собираюсь делать то, что считаю наилучшим.

— Не понимаю, как… — Она осеклась. — Ладно, проехали. Но надеюсь, что впредь ты будешь разумнее.

— В чем дело? — спросил он, понимая, что подразумевается нечто большее.

— Ни в чем, — сердито проговорила она, судорожно ерзая и никак не находя удобного положения. — Тебе, конечно, доставляет удовольствие рассуждать о машинах и поездках, да? Я думала, что вы с ним никогда не закруглитесь. Уже ведь так поздно. Ты что, не понимаешь, что Зоя завтра не приедет, чтобы открыть офис, — нам придется ехать туда самим!

— Не волнуйся, — сказал он. — Ты просто устала. Успокойся.

И вдруг она, словно раненый зверь, хрипло выкрикнула:

— Слушай, я не хочу отдавать Зое деньги! Они еще у меня, и я хочу сохранить их, а она пусть остается совладелицей.

Он почувствовал себя так, словно утратил контроль над всем окружающим; единственное, что он был в состоянии делать, так это продолжать вести машину. Знакомое рулевое колесо вело себя в его руках как-то странно, точно вдруг ожило. Оно крутилось помимо его воли, и Брюс хватал его, возвращая на место.

— У меня просто нет на это сил, — причитала она задыхающимся голосом. — Я не могу этого сделать; мне очень жаль, правда-правда. Если я не дам ей денег, то все отменяется. Она останется, хочется ей этого или нет. Я знаю, что могу не выполнять условий, пока не передам ей деньги на самом деле. Уже выяснила это у Фанкорта. Но на тебя это никак не повлияет. — Она резко подалась к нему, и он увидел, каким безумным блеском светятся в темноте ее глаза. — Ты все равно будешь управлять нашим заведением; я уверена, что Зоя не станет возражать.

Он не находил, что сказать. Он вел машину.

— Иначе нам не продержаться, — сказала она. — Мы не можем рисковать — разве ты не понимаешь, что офис должен поддерживать нас сразу же, потому что у нас совсем нет денег. И мы никогда не сможем потратиться на какие-нибудь товары для продажи. У тебя есть деньги?

— Нет.

— А достать можешь?

— Нет.

— Значит, ничего не поделать, — сказала она с окончательностью настолько унылой и горькой, что он испытал к ней жалость, перевесившую все остальные чувства.