На тайной службе у Москвы. Как я переиграл ЦРУ - [7]

Должен сознаться, что меня тогда захлестывали эмоции. Мы, откомандированные на учебу служащие СС, чувствовали себя элитой нации, призванной осуществить грандиозные предначертания ведущей роли немецкой нации, в которые твердо верили. По-другому мы и не могли чувствовать. Кипевшие в нас критические настроения и дух протеста молодости ловко и бесстыдно использовались, чтобы привлечь нас к осуществлению преступных целей Гитлера. В то же время нам казалось, что мы были свободны от всякого принуждения и вели вольную студенческую жизнь в Берлине, которая давала большие возможности для удовлетворения наших интересов. Единственное, на что можно было пожаловаться, так это только на то, что лекции были переполнены слушателями, тем самым уменьшалась возможность более интенсивного обучения и контакта с профессорами. Я испытывал большую тягу к знаниям и кроме обязательных по учебной программе дисциплин захватывал и другие области, посещая лекции по криминологии, судебной медицине, психологии, графологии, по вопросам преступности среди молодежи и др., хотя экзаменов по ним не было.

Если в Дрездене я вращался в узко ограниченном кругу, то сейчас передо мной открывались широкие возможности контактов, которые я активно использовал. Я считал своим долгом как можно глубже знакомиться с самыми разными духовными течениями того времени, читал книги Бруно Брема, Ганса Гримма, Томаса Манна, увлекся романом Ремарка «На Западном фронте без перемен». Большое впечатление на меня произвела книга англичанина Уорвика Дипинга «Капитан Сорелл и его сын». Особое любопытство возбуждали во мне книги, сожженные нацистами на костре перед Берлинской оперой. Я всячески старался достать их.

Нам был хорошо известен Эрнст Тельман под именем Тедди. Определенное впечатление производили на нас и такие известные тогда личности, как анархист Макс Хельц, такие противники Гитлера, как, например, пастор Мартин Нимеллер, епископ Мюнстера граф Гален, призывавший в своих пасторских посланиях к борьбе против нацистов. Причины нашего интереса не были политическими, просто эти люди привлекали тем, что выступали против чего-то и мужественно отстаивали свое мнение. Имея привычку думать самостоятельно и объективно, я, конечно, замечал противоречия между словами и делами руководства рейха, но считал это неизбежной болезнью роста движения, сопутствующим явлением. Тем не менее я все-таки стал более критически относиться к тому, что видел, точнее формулировать свое мнение. Как это ни парадоксально звучит для сегодняшнего читателя, но немаловажными в этом плане оказались еженедельные коллоквиумы с участием специалистов из СС. На них (так сказать, в своем кругу) с непривычной для меня откровенностью говорилось о всех недостатках в партии и государственном аппарате и указывалось, что после войны появится необходимость проведения различных реформ и на нашу долю — будущего поколения руководящих кадров — выпадут задачи решающего значения. Партия подвергнется чистке, государственный аппарат будет изменен в направлении его большей целесообразности. Все это, разумеется, было просто активной демагогией.

Сейчас это трудно понять, но нам тогда все казалось правдоподобным. Более того, именно такую задачу мы считали своей миссией. Она была решающим стимулом принятых нами обязательств. Однако в любом случае нам оставалось присуще одно: критическое отношение ко всему. Мы позволяли себе многое, что других привело бы к суду за пораженческие настроения. У нас был, например, профессор по государственному праву, которого сместили с высокой должности в СС за открытое высказывание своего несогласия с методами и способами ведения войны. Он и перед нами разъяснял и отстаивал свою точку зрения. Однако подобные случаи были абсолютным исключением, а мы их, к сожалению, ошибочно считали нормой, и это опять-таки входило в намерения нацистских пропагандистов.

Между прочим, я читал и «Берлинер локальанцайгер», и «Фелькишер беобахтер»[4], но так, между делом, и никогда их не выписывал. А надо было, наверное, читать повнимательнее, используя существовавшие во мне зачатки критического отношения. Тогда кое-что, происшедшее позднее, не смогло бы застать меня врасплох.

Неизгладимый след в моей жизни оставило воскресное утро 22 июня 1941 года. Еще лежа в постели в своей студенческой комнате, я включил радио. Необычные звуки фанфар предвещали какое-то важное известие. С большим волнением и замешательством выслушал я сообщение диктора о том, что началась новая война, а именно на Востоке, против Советского Союза. Я уставился на висевшую на стене карту мира и сопоставил размеры маленького великогерманского рейха с огромной территорией Советского Союза. Ганс фон Зеект и многие другие офицеры германского генерального штаба все время предупреждали против войны с Россией. Что же произошло?

К этому вопросу для меня, будущего юриста (их тогда называли «хранители права»), прибавился еще один. Как могло руководство «третьего рейха» так запросто растоптать заключенный всего лишь 23 августа 1939 года с Советским Союзом договор о ненападении? Этот договор играл в наших дискуссиях большую роль, мы приветствовали его. И вот теперь рухнула надежда на скорое окончание войны, длившейся уже два года. Этого я постичь не мог. И цеплялся за мысль, что все еще обойдется.