На своей земле - [4]

Я громко переводил этот диалог на иврит и русский. Седая дама подала Тане руку: "Меня зовут Ингрид Бернс. Би-би-си. Что вы думаете о..."

Но миротворец не достиг бы таких вершин в своем ремесле, если бы позволил кому-то долго дискутировать вне его единственно правильного мнения. "Насилие со сто-роны палестинцев, - веско сказал он, - будет ужесточаться и не прекратится, пока с нашей стороны сохранится насилие поселенчества! Сам факт вашего здесь присут-ствия - это наше, израильское насилие. И палестинский народ, борющийся за свое освобождение от израильской оккупации, никогда не смирится с вашим присут-ствием на его земле! Женщину, которую вы сегодня хороните, убили вы сами!"

От этой фразы, казалось, пошатнулись пальмы. Даже щенок взвизгнул.

"Жаль только, что тебя не похоронят чуть раньше, - почти весело сказала ему Таня, и все вокруг вздрогнули, а потом заулыбались. - Вместе с твоим братаном из Газы."

А вот это уже не по правилам, обрадовался он. Нет, никто ее не подсылал. Ни один профессионал ни из одной партии после выстрелов на Площади Царей такого себе не позволяет. Да это же момент истины! Наконец-то...

Но... но вокруг же поселенцы. И они все вооружены... Перед его глазами всплыла ка-ртина Делакруа "Свобода на баррикадах". Шутки шутками, а вот рванет такая на себе тельняшку, поднимет кахоль вэ лаван (израильский флаг), а какой-нибудь Гав-рош возьмет и выстрелит. Нет, так играть мы не договаривались!..

"Я подам на тебя в суд, геверет Бергер, - побелел, втягивая голову в плечи, миролюб, - за подстрекательство к убийству." "Смотрите, как он боится умереть от еврейской пули! - несло Таню. - И правильно. Не арабы же его обидят. А подстрекаешь ты к этому сам. Какой бы Авишай тебя ни шлепнул, я приеду на похороны и заявлю при всех, что ты - самоубийца. Я же тебя сама тут не пристрелю, не бойся. Я гиюр прошла, а по Галахе жизнь человека священна. Даже такого, как ты."

Ингрид Бернс лихорадочно кивала, когда ей переводили эти слова. Криминальный диалог сняли на несколько видеокамер. Миролюб затравленно оглянулся, отряхнул-ся, как попавший в дерьмо пес, и заспешил к своей машине. Улыбающиеся танкисты захлопнули люк.

"Делать им нечего, - сказала Таня прикипевшей к ней англичанке. - Где появляется эта свора, палестинцы тише травы. Да они скорее своего раиса пристрелят, чем так-ого полезного им еврея... Другое дело наших кончать. Нет, ну как же он от нас сига-нул, а Ингрид? Вы это покажите на своем канале - кого именно боятся наши левые. А то они себя неизменно выставляют народными заступниками."

3.

"А вы сами не боитесь, миссис Бергер, - сказала Ингрид, - что с вами сделают то, что с убийцей Рабина?" "Не боюсь. В прошлой жизни мне еще и не такое грозило. Что же касается мирохранителя, то я его просто припугнула, чтобы меньше нагличал. Никто его не убьет." "Но Рабина-то убили." "Рабин был личность. А этот... наглый и мелкий пакостник. От него сегодня практически ничего не зависит. Кому он ну-жен!" "Вы несправедливы к господину такому-то, - англичанка явно волновалась. - Он искренне хочет мира и дружбы между родственными семитскими народами. Не его вина, что все так обернулось..." "Он, - возразил я, - опытнейший политик, а не дитя малое. Высокообразованный человек, общепризнанный интеллектуал! Он прос-то не мог не знать того, о чем пять лет кричал посол России в Израиле Александр Бовин - арабским лидерам не нужен мир! Им с самого момента образования Израиля нужна только война. Он не может искренне верить международному террористу, ко-торому до Осло был закрыт доступ в Штаты. Там что, наивные люди управляли великой державой? Арафата обожали только Брежнев и его придурки по всему миру. Его "благородство" по достоинству оценил и Кувейт. Так что вести себя так, как лидеры наших левых могут только холодные политиканы." "Но не убивать же их за это?" "Конечно. Куда логичнее и гуманнее убить Вику, которая прожила бы до ста двадцати, не посели наши миротворцы рядом с ее домом вооруженных террористов. До них тут было почти тихо..."

Мы шли от площади, где был митинг, к морю по нарядной лестнице мимо давно уже пустой столовой и двухэтажных домиков-бунгалло под бамбуковыми крышами - об-ширной, уютной и некогда процветавшей гостиницы. Я увидел Амирама Эйделя - одного из основателей поселения и пригласил его принять участие в нашей прогулке. Это был высокий восьмидесятилетний красавец с молодыми глазами, проженный солнцем типичный халуц-первопроходец. А уже на песке пляжа нас нагнал щуплый блондин лет тридцати, который представился по-русски: "Владимир Сырых, такая-то телекомпания, Москва."

Волны набегали на чистый плоский песчаный пляж, окаймленный поросшим куста-ми обрывом. Море приветливо искрилось, чуждое человеческим страстям. В пейзаже вокруг ничто не располагало к злобе и насилию. Когда я сказал это, Амирама словно прорвало.

"Еще за два года до образования Израиля, - сказал он, - здесь было еврейское посе-ление Кфар-Даром, разрушенное потом египтянами. И до Шестилетней войны дей-ствовал египетский оккупационный режим, против которого никто и не думал про-тестовать. Египту было бы достаточно одного процента своих военных расходов для абсорбции так называемых беженцев на своих просторах. Но их держали в лагерях в нищете специально для инкубации сидаимов-смертников против нас. Только при нас тут появилась промышленность и началась ирригация, без которой в этой пустыне немыслимо сельское хозяйство. Так тут появились все те, кто сегодня нас убивает за то, что в 1967 мы вернулись сюда к себе домой..."