На своей земле: Молодая проза Оренбуржья - [17]

Ужинали поздно, без Васьки, которого сморил сон за учебниками, и Витюха рассказал Розке сон деда Савелия, но она только губы поджала:

— Придурок он, твой дед Савелий, — сказала. — Доярки в прошлом году сколько раз видели, как он с караула на могилки бегал. Да еще цветов около гаража нарвет. Хм! До седых волос все влюблялся.

И Витюха не стал говорить про Ивана Митрофановича.

А ночью ему вдруг самому приснился сон...

Перед этим он попытался поласкать жену, и она не отпихнула его, как чаще всего бывало, только все как-то молчком проделала. Впрочем, Витюха уже давно привык к этому и внимание не обратил.

...Яблоневый сад приснился, весенний, в цвету весь, даже голова кружилась. Витюха ходил по нему босиком и становился вроде как пьяный от густого райского воздуха. А потом с Розкой сидели под яблоней с крепким розовым стволом и пели на два голоса «Вот кто-то с горочки спустился», а когда эта песня кончилась, Витюха вдруг один запел «Яблони в цвету-у, весны творе-е-нье», а Розка подхватилась и убежала, затерялась среди белого кипения, и откуда-то из глубины сада стал доноситься ее нехороший смех и насмешливый голос.

— Вставай, садовод липовый. Это ты что ль там вичку посадил?

— Ну, — спросонья отозвался Витюха.

— Нашел занятие, — посерьезнела Розка. — Я думала, он правда делом занимается... Корове-то картошку надо было дать. Э-эх, все самой надо.

Витюха молча натянул брюки, застегнулся и, помня еще свой пахучий сон, пошел посмотреть на яблоньку.

Было еще рано. Солнце встало, но из-за густого белесого тумана, висевшего высоко над землей, ни один лучик не достигал земли.

Поеживаясь от утреннего холодка, Витюха подошел к уборной и — проснулся. Яблоньки не было. Вместо пучочка хрупких веточек, из земли торчал один, словно отгрызанный, пруток. «Кролики! — ударило в голову, — перережу сволочей!» Такой драгоценной вдруг показалась загубленная яблонька.

Витюха готов был уже кинуться к землянке, но взгляд его зацепился за что-то, и он остался на месте. Щеколда на уборной была по-хозяйски заложена пучочком розовых веточек.

— Ах, язва, — пробормотал Витюха и задохнулся. — Для себя что ль я, язва?

Торопясь, он кое-как вырвал веточки из ушка и, крепко зажав их в правой руке, путаясь ногами, зашагал в дом.

— Я скажу, я тебе щас все скажу!..

Хлопнула дверь. Двор притих, а немного погодя, порывисто распахнулась та же дверь, и из сеней выскочил Витюха, взъерошенный и озленный. Пройдя по инерции шага три, он остановился, метнул на дверь яростный взгляд и стал заправлять выбившуюся рубаху. Торопливо прикурив, он раза два с жадностью затянулся, пробормотал:

— Толкается еще, язва...

И пошел к тому месту, где сажал вчера яблоньку. Там молча докурил, старательно затоптал окурок.

— Надо было с ней раньше че-то делать, — сказал самому себе Витюха Полынин. Потом выдернул из земли остаток яблоньки и отбросил в сторону. — Чего уж теперь, — пробормотал.

Он еще не успел подумать, что же ему делать дальше, как из сеней появилась Розка. Оглядевшись, она угнула голову и пошла прямо к нему. Тихо пошла, не поднимая головы и не обращая внимания на раскудахтавшихся кур. Увидев ее такую, Витюха чего-то струсил и отвернулся. Розка остановилась у него за спиной, и Витюха ясно услышал ее сдержанный вздох.

— Ты чего хотел-то? — тихо спросила Розка. — Чего с яблонькой-то затевался? — Витюха не шевелился: — Че молчишь-то? Мог бы и объяснить, кажется.

Витюха повел плечами, но поворачиваться не стал, обращаясь к раскрытой уборной.

— Могла бы и сама догадаться. Стал бы я просто так возиться, — и его удивил собственный обиженный, но какой-то уверенный голос, он обернулся. — Ты хоть вспоминаешь когда теткин Дарьин сад, а? Ты хоть время то вспоминаешь? А я вот вспомнил...

Сжимая в опущенной руке яблоневые веточки, Розка глядела на него не мигая, и вдруг губы ее стали кривиться.

— Ты... так и думаешь, что Васька не твой?

Витюха опешил. Он так не думал, он вообще никогда так не думал! Розка шмыгнула носом.

— Ты что, не веришь, что он недоношенный родился, да? Как твоя мать, да?

Похоже, она уже готова была или разреветься в голос, или кинуться бежать куда-то, сделалась какой-то маленькой и жалкой, нос ее уродливо покраснел и распух. Витюха почесал ладони. Нарочно она, что ли, придумала?

— Розк, ты чего? Я же про другое. Я же... Ты помнишь, мы это самое... спали там под яблоней во времянке в этой. Холодно в мае еще было, а мы — под тулуп. Ты щекоталась еще... А потом, в июне, яблоки зеленые ели. Помнишь, ты еще это... а? — он беспомощно посмотрел на жену, понимая, что ни розыгрыша, ни чего еще тут нет. — А Васька мой, конечно. Наш, чего ты? Нам-то лучше знать. Это они все...

Непривычно и неловко было говорить все это, лучше бы Розка ругачку затеяла, чем это мокрое дело. И с чего она раскисла? Чай, не первый год живут.

А Розка уже плакала по-настоящему и все сжимала эти чертовы веточки. Витюха шевельнулся, хотел как-то успокоить ее, но не сумел придумать ничего подходящего и закурил, глядя на разбредавшихся кур.

Кое-как Розка успокоилась сама, отерлась платком и криво усмехнулась.

— Давно мы с тобой в баню вместе не ходили, — сказала вдруг. — Суббота ведь нынче.