На суше и на море. Сатанстое (сборник) - [61]

– А претенденты Люси и она сама?

– Что «она сама»?

– Да, как ее принимали? Ухаживали ли за ней? Обращались ли с ней, как с равной? А тебя лично?

– Люси была всюду принята, как бы родная дочь миссис Брадфорт; а обо мне, кажется, наверное, не знали, кто я такая.

– Дочь и сестра капитанов торговых судов! – сказал я с горечью.

– Да, и я этим очень горжусь, – с чувством ответила Грация.

– Грация, я хочу предложить тебе один вопрос, даже считаю это своей обязанностью.

– Если это так, то будь уверен, что получишь немедленный ответ.

– Не было ли между этими прекрасными господами и слащавыми дамскими ухаживателями таких, которые предлагали тебе руку и сердце?

Грация рассмеялась и вся раскраснелась. О! Как она была хороша в эту минуту; я не сомневался, что и она отказалась не от одной партии. Я торжествовал при мысли, что она показала этому «бомонду», что недостаточно попросить руки девушки из Клаубонни, чтобы тотчас же и добиться ее. Замешательство Грации говорило красноречивее слов.

– Ну хорошо, я не стану приставать к тебе, раз тебе так трудно ответить, я сам догадываюсь. Но вот ты мне что скажи; каковы состояние и положение этого мистера Дреуэтта?

– И то и другое порядочные, судя по тому, как рассказывают. Он даже слывет за богача.

– Слава тебе, Господи! По крайней мере, хоть этот-то добивается руки Люси не из корыстных целей.

– Да, это так естественно полюбить Люси ради нее самой. Даже искатели приданого не устояли бы против ее обаяния. Но мистер Дреуэтт – выше подобных расчетов.

– Но ты мне ничего не сказала, Грация, благосклонно ли относится Люси к ухаживаниям этого господина?

– Но что я могу тебе ответить, Милс? – сказала она. – Который раз я тебе повторяю, что я положительно ничего не знаю об ее сердечных делах.

Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

– Грация, – сказал я, наконец. – Я вовсе не завидую Гардингам, что им предстоит богатство. Но мне кажется, что не будь этого, наши отношения с ними были бы гораздо сердечнее и мы все чувствовали бы себя счастливее.

Моя сестра вся задрожала и побледнела.

– Отчасти ты прав, Милс, – сказала она после маленькой паузы, – но надо быть справедливым. Зачем нам желать, чтобы наши старые друзья, те, которые так близки нам, дети нашего бесценного опекуна, были бы менее богаты, чем мы? Ведь им только не хватало одних денег, чтобы занимать в стране первенствующее место. Неужели же мы такие эгоисты, чтобы завидовать их счастью? Да в каком бы положении Люси ни была, она всегда останется той же Люси, а Руперту, столь щедро одаренному природой, явится возможность выдвинуться из толпы!

В Грации было столько веры и нравственной чистоты, что я не решился разочаровывать ее. Она начинала сомневаться в своем кумире, это было очевидно; но ее чистая и правдивая душа не допускала, чтобы ее мог обманывать тот, кого она любила так долго.

Обменявшись еще несколькими фразами, мы с Грацией расстались еще большими друзьями, чем прежде.

Никогда еще сестра моя не казалась мне столь дорогим существом, достойным самой искренней привязанности.

Настала вторая половина недели. Я целыми днями пропадал в полях, чувствуя себя неловко в обществе Люси. Мистер Гардинг взялся занимать майора; оба старика сразу понравились друг другу. Они почти во всем сходились во взглядах. Оба любили святую епископальную церковь, оба не любили Бонапарта, – майор ненавидел его, но мой опекун никого не мог ненавидеть, он только не одобрял действий Бонапарта. И тот и другой высоко ставили Питта и верили, что французская революция произошла вследствие пророчеств и вмешательства дьявола.

Однажды, возвращаясь с Небом от мельницы, я спросил его, намеревается ли он отправиться со мной на «Веллингфорде», а затем идти в плавание на «Авроре».

– Конечно, хозяин. Как же это вы могли думать отправляться в море, а негра оставлять дома?

– Ладно, Неб, я согласен, но это в последний раз. Сделавшись же совершеннолетним, я тебе вручу акт, дающий вам свободу.

– Какой акт?

– Акт, который даст вам право быть самому хозяином, свободным человеком. Разве ты ничего не слышал о свободных неграх?

– Да, несчастные люди они. Когда вы захотите сделать Неба свободным негром, скажите мне об этом.

– Странно, Неб. А я полагал, что все невольники жаждут свободы.

– Может быть, да, может быть, и нет. Какая же выгода, хозяин, в свободе, когда и сердце, и тело довольны так, как они есть? Сколько лет род Веллингфордов живет здесь?

– Сколько? Сто лет приблизительно; для большей точности, ровно сто семь лет.

– А род Клаубонни с каких пор?

– На этот вопрос мне труднее ответить. Пожалуй, лет восемьдесят, а может быть, и все сто.

– И что же? Разве за все это время нашелся хоть один из Клаубонни, который захотел бы свободы? Ну, представьте меня свободным, что вам из этого? Нет, нет, хозяин Милс, я принадлежу вам, а вы – мне, и мы оба принадлежим друг другу.

Вопрос этот пока был решен, и я больше ничего не сказал. Отдав Небу приказание приготовить все к завтрашнему дню, я пришел проститься с моими друзьями. Уже третий раз покидал я кровлю своих предков. Майор с Эмилией предполагали пробыть здесь до июня, а затем отправиться на воды. С мистером Гардингом я провел целый час; на прощанье он, по обыкновению, благословил меня, пожелав всех благ земных. Я не решился подойти к Люси и поцеловать ее, как прежде; в первый раз мы расставались так холодно. Все же она протянула мне руку, которую я крепко пожал. Грация же разрыдалась у меня на груди; с майором и его дочерью мы обменялись дружеским рукопожатием, обещаясь встретиться в Нью-Йорке по моем возвращении. Руперт проводил меня до шлюпки.