На суше и на море - [49]

Вот бы увидел это автор томика стихов. Из пятисот экземпляров было продано тридцать. Окруженные компьютерами, мы возвращаемся в рукописную эру. Ибо только искусство, — гремел вердикт (томик стихов был награжден на ежегодной ярмарке поэзии), — только искусство придает смысл и делает его возвышенным, спасает от одиночества в бессмысленной толпе, которая на перекрестке теряет направления, сначала рассеивается по линии восток — запад, а вскоре, при очередном переключении светофора, по линии север — юг, что уж говорить о кольце. Даже идолы тянутся к настоящему искусству. В первом же музыкальном магазине вы наткнетесь на поразительные сочетания. Берем платиновый диск, выпущенный миллионным тиражом: если нарезанную на них граммофонную бороздку вытянуть в прямую линию, достала бы до Марса. Смотрим: музыка — Вуйчик, слова — Норвид. Поэт писал слова для Вуйчика.

Во вторник после концерта А. А. и Анна попали в один из модных пивных залов на Тракте, перед которыми вдоль барьера выстраивается очередь, а портье, подогревая интерес прохожих, запускает по два человека, моментально пропадающих внутри искусно дозируемой толчеи. Иногда пожилые, из тех, что помнят времена настоящих, а не организуемых очередей, заглядывают внутрь и, обманутые в своих ожиданиях, видят длинную стойку, нависшую над ней батарею бутылок, фарфоровые краны для пива, конусы, цилиндры, рекламки, множество пустячных мелочей вместо одного, но солидного товара, выброшенного на прилавок, как в модном магазине, где выставляют один костюм, один ботинок, один кейс, как когда-то уксус стоял в витрине продуктового, — все что угодно, но одно, одно, содержащее само себя.

В пивном зале архитектор интерьера на всех стенах, дверях и колоннах, ложных, не достающих до потолка, поместил ухваты, защелки, замки, винты и ручки от чемоданов, призывая трогать, щелкать, крутить, потому что они созданы для того, чтобы их чувствовали в руке. Единственную функциональную в этой коллекции ручку, ту, что была на двери туалета, обозначили большой красной стрелкой «здесь нажимать», и если туалет был свободен, она пропускала.

— Пиво? — предложил Адам.

После второй бутылки Анна смеялась каждой его шутке. Речь Адама становилась все смелей. Он склонился над ней и шептал ей на ухо остроты. Он быстро прошел школу, основу которой составили учителя, скрывавшие знания, и уроки физкультуры, когда мяч не хотел попадать в корзину. Он заказал еще, и университет показался ему совсем смешным, малословные, точно Бестер Китон, коллоквиумы и армия, где (по словам капрала) «цевье осуществляется из дерева, аналогичного тому, из которого же и приклад». Потом он что-то плел о провинции, куда ему пришлось поехать по распределению. Зав. отделом, взяточник, хотел ввести его в тайны финансов, наглядно, в соответствии с разделами в статистическом ежегоднике, строительство, торговля и транспорт, и даже рыболовство, хотя находились они в центре страны, далеко от моря, но для чего тогда (смотри предыдущий пункт) наземный транспорт для перевозки рыбы.

Анна уже не слышала. Вокруг нее гудел рой, она лишь видела открывающиеся и закрывающиеся рты, строила догадки о разговоре, об анекдотах, рассказываемых наперегонки в этом раю говорунов. Видела дым, бокалы у ртов, головы, поднятые бутылки пива, как трубы, но это все отдалялось от нее, она еще держалась за ручку, к счастью не поворачивающуюся, никуда не открывавшую доступа. Видела чью-то руку на своем колене, чувствовала свинцовую тяжесть стекающего с век макияжа, чей-то полный слюны рот над своим ухом, язык, опять рот…

Кем я был? Скромным пареньком из небогатой семьи. Самоучкой, поглощающим все подряд, что состоит из букв. Возможно, любовь к книгам возникла из ветхости всех остальных предметов. В моих руках они разваливались и портились, и если где-нибудь была установлена регулировочная ручка, то, во-первых, мне ее не следовало крутить, потому что эффект становился необратимым, действуя как ударный взрыватель бомбы. Выключателя лучше всего было вообще не касаться, а просто втыкать штепсель в розетку, как это делает нелегальный владелец радиоаппаратуры. Вероятность того, что не включится, была как 50 к 100, но 45 говорило за то, что прибор справится сам и станет в позиции «ток», обозначенной волнистой линией. Трескался круглый корпус из эбонита и наружу вылезал клубок проводов, часть из которых вела к цели, а часть — уводила от нее. По проводам скользили растянутые веревочки, а индикатор стоял на месте как вкопанный. Лопался термометр, и шарики ртути скакали как ошпаренные. Патрон отбирал у лампочки энергию и так нагревался, что ее нельзя было вывернуть, зато сама лампа светила еле-еле, не сильнее контрольной подсветки. Перегревался также и вентилятор на парапете над отопительной батареей, которая для симметрии так рычала прогоняемым через нее воздухом, что казалось, хотела улететь.

Тогда я еще не знал, что пошлость бывает и в книгах. Ходульные герои, без плоти и крови. Рассказы, ведущие в никуда. Повествователь, который вместо того, чтобы элегантно устраниться, постоянно выпячивает себя, эдакий эксгибиционист в плаще повествования. Повсюду, как пырей, вырастающие сравнения. В прозе непроизвольные рифмы, а в поэзии ничего, кроме прозы. Язык, который вместо того, чтобы называть вещи своими именами, сам на себе зациклен, сам себя передразнивает. Нервные восклицания вместо упоительных продолжительных каденций.