На суше и на море - [16]

Начались месяцы выздоровления. О них — самые приятные воспоминания. Наконец-то у нас появилось время для самих себя, потому что оно текло неспешно, точно кровь в зашлакованном сосудике. Мы ездили по санаториям, отрезанным от событий. Вечером на ужин нас приглашал кардиолог, на прусскую виллу. Мы вели разговор о прежних временах, попивая наливку из айвы. Что с того, что тогда была только одна зубная паста, едкая, а из конфет только карамельки, липкие, упакованные в плохо провощенный пергамент. Зато жили мы в соответствии с ценностями, в окружении благородных предметов. Один стол, один кофейник, а что в нем не кофе, а кофейный напиток — так это даже лучше, рядом хлеб, ржаной, завернутый в холстину, а не в полиэтилен, и хранили его в шкафчике. Соль и перец, белая скатерть. Вместо бананов и мандаринов во всем превосходящие их сливы и яблоки. Накрахмаленные простыни. Сорочки из поплина. Радиоприемник «Пионер» с кристально-чистым звучанием, ламповый. Было в этом что-то сакральное, протестантское. Если бы нас нарисовать, то получился бы натюрморт, натюрморт, буквально — мертвая натура. К сожалению, в живописи остались только монументальные, в открытую лгавшие фигуры, рубенсовские, разве что не округлые, а тесаные.

Мы навестили старые закоулки, места, куда нас некогда забрасывала жизнь, на фронт борьбы с реакцией. Наша carte du Tendre все еще действует. Тот же самый дворик, где собирался актив. То же самое гнездо ласточек, пищащих с такой же самой, как и прежде, энергией. Козы, уставившиеся на нас прямоугольным зрачком. (Когда Стефан обнаружил их пересеченные черной полоской глаза — как у преступника, с той только разницей, что каждый глаз отдельно, — слушал их часами.) Озеро с невозмущенным зеркалом вод, может, чуть больше, чем тогда, заросшее тростником. Веранда, на которой вели мы споры, такие горячие, что не замечали, как наступал рассвет. Молоко все от той же самой коровы.

В каком-то смысле мы остались молодыми. Мы остались с прежними идеалами, пара стариков, сохранивших верность им и себе. Мы ездили на нашей машине-ветеранке. Эти итальянские плохие, ломаются и ржавеют, а после аварии годятся только под пресс. При авариях лучше всего «вольво». Мы ездили на нашем видавшем виды автомобиле, уже не модном, созерцая новые опустошения. Целые деревни, подключенные к спутниковому телевидению, будто высланные в космическое пространство. Самоклеящиеся пленки, закрывающие пейзажи. Рекламы сигарет, все более легких, почти без никотина. Молодежь, пьющая пиво на ступенях кафе, хоть и одетая в спортивное, но лишенная спортивного духа. Молодежь! Ей, легковерной, не подозревающей о том, как все обстоит на самом деле, внушают что угодно. Она обольщает себя миражами карьеры. Банки принимают на работу молокососов, приумножающих миллионы. В газетах пишут на жаргоне, лишь бы понравиться публике. По радио пускают ансамбли с иностранными названиями, не способные выдавить из себя нашей песни.

Как-то раз встретился со Стефаном один из молодежи. Казался другим, вежливым, неагрессивным. Я подала чай и пирожные, он ел, похваливал. Хотел сделать интервью для «Еженедельника». Вопросы, присланные им по почте, свидетельствовали о том, что знал достаточно. Потом еще несколько раз приезжал, вел долгие беседы. Все записывал на магнитофон. Стефан все по порядку растолковывал ему. Освещал проблему с разных сторон, посвящал в тайны кухни. Создавалось впечатление, что он понимает и, может быть, хоть частично воздаст нам по справедливости. Но то, что мы прочитали после, оказалось пасквилем. Подлым пасквилем, ускорившим последний инфаркт.

Я больше не верила врачам, склонным к плетению интриг. На этот раз мы поместили пациента под чужим именем в рядовой больнице. Я рассовала взятки облаченному в белый халат четверорукому Шиве, но не слишком помогло. Мы дежурили попеременно с Людмилой день и ночь, но вскоре нас вычислили и ординатор прибежал сначала сам, потрясенный, чтобы установить личность, а вскоре положил к нам в одноместную палату подсадного больного — знаю, что воровал у Стефана таблетки. Тайные убийцы, не умеющие даже убить прямо, по-рыцарски. Я после столкнулась с ним под Ротондой, шел как ни в чем не бывало. По коридорам разносился запах шницелей и компота из сухофруктов, как будто смерть можно ублажить компотом.

Есть такие, кто даже в костюме выглядит расхристанно. Стефан — больной, в больничном халате, опутанный электродами, с частичным параличом левой части лица — умирал, не теряя ничего из своего блеска, истинный государственный муж (оставив меня, которую прозовут вдовою системы). Он просил читать ему газеты — он, совсем еще недавно сам наполнявший их содержанием. До конца он диктовал мне опровержения. Я не посылала их, жалко было на марки тратиться. Что здесь опровергать, когда везде царит мелочность и спесь. Пусть себе живут в уверенности, что только вчера появились на свет, а нам позволят спокойно умереть.

Я собрала вещи, оставленные в тумбочке. Часы и четки, календарь, расписанный до будущего года, теперь уже ненужный. Людмила настаивала на вскрытии, но я была против. Вскрытие может показать причину смерти, но не повод убийства. Да и показало бы? Столько я наслушалась о тупом инструменте.