На суше и на море, 1991–1992. Фантастика - [23]

— Существует особое биополе, и оно способно не только воздействовать на человека, но и передавать информацию, — повторил я общепринятую гипотезу, которой сторонники парапсихологии объясняют возможность восприятия без участия органов чувств и мысленного воздействия на физические явления, например телекинез.

— Не совсем так, хотя доля истины здесь есть. При взаимодействии живой материи тоже проявляются характерные признаки поля и проникающего излучения. Только их физическая природа абсолютно иная. Чтобы установить ее, нужно сначала разобраться, что собой представляет мысль и как функционирует наш мозг. Мы, к сожалению, больше знаем о спутниках Нептуна, чем об этой важнейшей проблеме. Некоторые ученые сводят процесс мышления к биотокам мозга. Кое-каких успехов при таком подходе добиться удалось. Например, специальные видеоочки для слепых различают простейшие геометрические формы и с помощью коротковолнового излучения передают информацию непосредственно в центр зрения в коре головного мозга.

Но это объяснение справедливо только для частного, упрощенного случая. — Прянишников энергично рубанул рукой воздух, как бы ставя восклицательный знак. — Вообще же подобно тому, как свет одновременно и квант и волна, так и мысль по своей природе двойственна. Это является ключом к пониманию всей проблемы.

Слова Прянишникова о единстве противоположностей заставили меня вздрогнуть. В этом было что-то мистическое. Неужели перед встречей с Борисом Михайловичем они не случайно приходили на ум? Может быть, я стал объектом передачи мыслей на расстоянии, хотя раньше никогда не замечал за собой никаких экстрасенсорных способностей в качестве рецепиента? Или все дело в индукторе, в силе его мысленного посыла?

— …Прежде всего нужно подчеркнуть, что процесс мышления носит квантовый характер, — вернул меня к действительности голос Прянишникова. — Догадку на сей счет впервые высказал создатель квантовой механики Нильс Бор. Но он не привел никаких доказательств в ее подтверждение. Между тем они, как говорится, лежат на поверхности. Главное — это нарушение мыслительного процесса при его самоконтроле. В отношении элементарных частиц существует принцип неопределенности. Он заключается в том, что слишком точное измерение неизбежно ведет к возмущению измеряемой системы, увеличивая тем самым разброс результатов измерения и уменьшая объективную информацию, которую оно дает…

Мой школьный курс физики остался в далеком прошлом. Поэтому я с повышенным вниманием следил за ходом рассуждений Бориса Михайловича, опасаясь упустить малейшую деталь. К счастью, ничего сверхспецифического в них не было, а логичная последовательность изложения делала его вполне доступным моему гуманитарному восприятию.

— …На практике, в нашей повседневной жизни, мы имеем подобный же эффект и в отношении мыслительного процесса. Предположим, человек думает и одновременно пытается проследить за своими мыслями. Так вот, чем старательнее он это делает, тем больше отвлекается от того главного, что обдумывает. И наоборот, глубокое и плодотворное проникновение мысли в предмет нельзя проследить во всех деталях. Очевиден лишь конечный результат мышления — умозаключение. Отсюда и проистекают так называемые озарения, когда решение трудной проблемы приходит внезапно, без логического обоснования. Подобное озарение соответствует квантовому скачку в физике элементарных частиц.

Пока все понятно? — вдруг озабоченно спросил Прянишников и явно обрадовался, услышав утвердительный ответ. — Тогда пойдем дальше…

Да, пока все было понятно, однако квантовая теория мышления оказалась не совсем тем, что я ожидал услышать от Прянишникова. Разгадками феноменов Джуны Давиташвили и Кулешовой, Кашпировского и Чумака, которые, исходя из сообщения в американском журнале, я надеялся получить, увы, пока и не пахло. Оставалось набраться терпения и выслушать импровизированную лекцию до конца. А потом учинить ученому мужу допрос с пристрастием.

Впрочем, до этого дело не дошло. У меня даже возникло подозрение, что Прянишников умеет не только внушать свои мысли, но и читать чужие. Во всяком случае не успел я подумать о моих несбывшихся надеждах, как Борис Михайлович прервался на полуслове:

— Я вижу ваш жребий на хмуром челе. Запомните ныне вы слово мое: искателю трудная слава, — шутливо продекламировал он и погрозил мне пальцем: — Боюсь, что вам предстоит выслушать не одну мою ученую проповедь, прежде чем вы получите ответы на все ваши вопросы. Многое мне и самому еще не до конца ясно. Будем искать ответы вместе. Согласны?

— Конечно. Только боюсь, что от меня, неспециалиста, будет мало толку, — откровенно признался я. Потом уже, значительно позже, до меня дошло, что Прянишникову был нужен не столько помощник, сколько критический слушатель для обкатки своей теории.

— Не скажите, — живо возразил он. — Логика и здравый смысл у вас есть. А настоящих специалистов в области парапсихологии на данный момент вообще не существует. Поэтому я предлагаю сделать тайм-аут, послушать музыку, а потом еще немного поработать…

Играл Прянишников хорошо. Чьи это были вещи, я не знаю. При всей непохожести — бурные, бравурные и тихие, задумчивые — в его исполнении их роднила одна особенность: аккорды звучали четко, раздельно, словно он старался даже музыкой убедить меня в дискретности человеческой мысли.