На суше и на море, 1979 - [54]

— Надо потушить, — нахмурившись, говорит Жидкий. — Для того и Ан-2 этот…

— Кто поджег? Охотники? Геологи?

— Все может быть. Но скорее всего гроза. Ударила молния, запалила тайгу. Теперь пожарникам работа.

Ему самому не раз приходилось тушить таежные пожары. Он брал на борт группу пожарников, высаживал поближе к огню. Поближе… Разве пожар выбирает место, удобное для посадки? Вот и решай мгновенно задачу: не погубить машину и сесть рядом с огнем, чтобы люди смогли остановить бушующий вал пламени и дыма.

Но сегодня у вертолета Жицкого другие дела, и мы летим дальше. Селемджа давно скрылась из глаз, зато много других речек, много ручьев, и заметных сразу, и скрытых деревьями. Такие ручьи легко распознать: у воды растет ель, она темнее лиственницы. Вьется, вьется темная ниточка по лиственничному светло-зеленому бархату, вьется, пока не уткнется в речушку.

Посадка. Сели неподалеку от сопки, по пологому склону которой, у ручья, ползает бульдозер.

Бородатые мужички неспешно идут к вертолету, выгружают ящики. Они уже два с половиной месяца в тайге, и вид у них таежный — некая угрюмоватость, замедленный разговор.

— Шумите все? — иронично полуспрашивает-полуутверждает один.

— Шумим, брат, — старается попасть в тон Жицкий. — Помешали вам?

— Да ты не сердись, авиация. Мы от светской жизни отвыкли. Вы сели и взлетели, а нам вспоминать…

Он машет рукой, задумчиво смотрит на вертолет. Черными заскорузлыми пальцами мнет письма, но при нас не читает. Над костерком висит закопченный чайник. Я плеснул из него в кружку — жуть. Не чай, а деготь…

Мы летим на запад, потом на юг. Взлет — посадка. Взлет — посадка. Короткая встреча — и до свидания. Из этих коротких торопливых встреч одна особенно запомнилась.

Мы приземлились у домика на берегу реки. Два пожилых человека, муж и жена, бежали к нам по мелкой гальке. Они по-старчески суетливо таскали груз, и у женщины все время съезжал с головы платок. Она быстрым движением надвигала его на лоб.

— Костя, — спросила она Жидкого, — нашего в Благовещенске не видел?

— Нет, мать.

— Да где он, бродяга? — Женщина на минуту забыла о платке, поглядела на тайгу, на быструю речку. — Что были дети, что не было. Сидим вот одни.

— Брось, брось, — попытался успокоить ее муж. — Слышь, Константин! Дорога бамовская далече от нас будет?

— Рядом, — Жидкий показал на юг.

— Вот! — Мужчина довольно рассмеялся и сказал жене: — А ты мокришь… Приедут по дороге-то.

И я сразу вспомнил другую избушку, других стариков, тоже в тайге, но уже в иной.

В 1974 году жарким летом мы с писателем Евгением Винниковым побывали на трассе Байкало-Амурской магистрали. Конечно, никакой трассы еще не было, она существовала лишь на картах — тонкий пунктир будущей железной дороги. Многие участки не были освоены изыскателями-проектировщиками, не везде еще проложили они свою просеку по тайге, наметили точный путь рельсам.

Магистраль лишь начиналась. Но каким славным было это начало!

Люди только-только появились в тайге. Они не успели тогда нарушить ее дикого очарования, не расчертили вездеходами и тракторами склоны сопок, луга и лесные поляны. Мускулистые парни днем, на работе, — голые по пояс, вечером — в белоснежных рубахах и отутюженных брюках; девчата — в ярких косынках; хариусы десятками вялились на солнце; цветы — рядом с домом и в литровой банке на грубом дощатом столе; вездесущий — на палатке, на вагончике, на брезентовой куртке, даже на кабине трактора — лозунг «Даешь БАМ!».

Над трассой витало пьянящее слово «десант». Готовился десант строителей в Улькан, на Кунерму; поселку Звездному исполнилось два месяца, история другого поселка, Магистрального, исчислялась днями. По рекам плыли баржи с грузами, почту возил глиссер, художники из Москвы и других городов торопились схватить штрихи грандиозной эпопеи. Стук топоров, смолистый запах древесины, вагончики, палатки — в Звездном и тем более в Магистральном жили летом в палатках. Все было в движении, в круговерти начавшегося строительства, обо всем говорили «первый», «впервые». Первые метры автодороги, первые гектары просеки, первая посадка вертолета на таежной поляне, первый, пусть временный, висячий шаткий мост через Таюру..

Как-то в Магистральном в тот час, когда еще вовсю палит солнце, но уже длинны тени, мы вышли из палаточного городка и по проложенной недавно дороге направились к берегу Киренги. Там разгружали баржу. И возле одной избы (вся-то деревня Седанкино из трех изб состояла) после пыльной дороги — самосвалы так и шастали по ней взад-вперед — захотелось нам попить холодной водицы.

Постучали в потемневшую за долгие годы дверь, потоптались, не услышав ответа, на крылечке. И не смогли выйти опять на солнце. Сквозь щели дверей манила сумрачная прохлада сеней. Запах давнего дыма, осевшего на стенах и чугунках, тянул приблизиться к очагу, войти в жилище.

Это была обыкновенная изба. Большая комната, голубоватые стены — подкрашенная синькой штукатурка, керосиновая лампа под образами и современные «образа» — фотографии представителей многих поколений. В старинных сюртуках и современной военной форме, в косоворотках и нейлоновых сорочках. Не стулья были в избе — лавки давней работы. С достоинством вещи незаменимой и полезной белела печь.