На суше и на море, 1967–1968 - [7]

— Возможно, и с горя пьют, — заметил Нечепорюк.

— Грош цена горю, которое водкой успокоишь, — отрезал матрос. — Этих горемык сколько вон развелось! Как в романах Ремарка, по всякому поводу за рюмку держатся…

Громыхнула дверь рубки. На палубу вышел капитан Сазанов. Поднял голову, вглядываясь в клубящиеся вдали облака.

— Сегодня какое число? — спросил он, ни к кому не обращаясь.

— Двадцать девятое августа, — ответил Серенко.

— Ладно, — согласился капитан, рассматривая море, по которому рябила легкая зыбь. Чувствовалось, что эта тишина и ленивая зыбь не нравятся ему. — Пахнет штормом.

— Подуй, родной, дай выходной! — потянул носом Пестерев.

— Все дурачишься, Виталий? Ну-ну! — бросил капитан и возвратился в рубку. Остальные посидели еще с полчаса, толкуя о том о сем, но погода сразу изменилась. Посвежело. Надвинулись тучи. Посыпал мелкий снег. Все зашли в рубку.

У штурвала стоял Рублев. Впереди выступала громада мыса Грозного. Рублев, вглядываясь вперед, вдруг прищурился:

— Слева по борту корабль!

— Вижу, — отозвался капитан.

Встречным курсом шло пассажирское судно. Его вытянутый силуэт, белая надстройка, отведенные назад труба и мачты словно висели в тумане.

— Красавец! — Рублев потянул за «ревун», приветствуя корабль.

Раздался ответный гудок.

Еще несколько минут — и корабль, бесшумно скользя по волнам, растаял в тумане.

— Хорошо идет! — повернулся Рублев к капитану и осекся.

Сазанов стоял молча, тоскливо вглядываясь в клубящийся туман, туда, где только что растаял силуэт корабля.

Сазанов жил в Олюторке вот уж пятый год. Из команды сейнера только Рублев помнил его приезд. Сошел с катера мужчина в морском офицерском кителе без погон. В одной руке чемодан, на другой малыш, завернутый в одеяло, а позади, своим ходом, еще двое мальчиков.

«К кому бы?» — недоумевали рыбаки, работавшие поблизости.

— Где тут можно бы остановиться?

Рублеву показалось, что незнакомец обратился к нему.

— Ежели переночевать, то хоть и ко мне, — ответил он, глядя на посиневших от холода ребятишек, и повел приезжих в дом.

По пути офицер рассказал, что недавно демобилизовался и назначен к ним в комбинат капитаном на сейнер.

— Половина-то где? — поинтересовался Рублев.

— Задержалась. Отдыхает на Кавказе, — неохотно ответил приезжий.

Рублеву как-то расхотелось продолжать расспрашивать. И дома, когда его Мария Алексеевна, разматывая ребят, начала: «И как ваша супруга не побоялась отпустить таких малышей с отцом…» — Рублев метнул на нее такой взгляд, что она сразу же изменила разговор. Никто из олюторцев так и не видел жены Сазанова. Известно было, что капитан регулярно переводит ей деньги во Владивосток, но писем от нее не получает. Ребята воспитывались в интернате, и при любом удобном случае он вырывался к ним…

Мыс Грозный, мыс Крещенный огнем, бухта Ложных вестей, бухта Сомнения… — уж очень надо не доверять им, этим облитым льдами, вскинутым к небу берегам, чтобы надавать такие названия. Мореплаватель будто предупреждал того, кто придет сюда следом: «Зри в оба!»

— Бери мористей! — приказал капитан.

Рублев переложил штурвал. Сейнер стал отворачивать от берега. Глыба Грозного потонула во мгле.

— Полный!

Ударил порыв ветра. По воде пробежали вихревые трепетные елочки. Море лениво качнулось. Еще и еще раз. И тут же раскрыли свои зевы толстогубые океанские волны. Зашипели, засвистали, загрохотали…

— Всем вниз! — распорядился Сазанов.

— Как там на палубе? — спросил с койки Амелькот, еще раньше спустившийся в кубрик.

— Известно как. «Северные надбавки» повалили. Штормить начинает, — ответил Пестерев.

Амелькот и Пестерев стали гадать, утихнет или разыграется погода. Серенко, пристроившись на углу койки, что-то разглядывал в своей записной книжке.

— Амелькот! — послышался голос капитана. — Смени Рублева!

— Есть сменить! — Коряк свесил с койки босые ноги, стал быстро застегивать ворот фланелевой рубахи.

Рублев, спустившись в кубрик, принялся шуровать в железной печке.

— Чтобы долго не возиться, давайте, ребята, сварим на ужин манной каши с консервами, а?

— Пища для младенцев, — рассмеялся Пестерев.

— Как сказать. Мне в детстве манную кашу нечасто подавали, — возразил Рублев. — Нажимали больше на «шрапнель», перловку.

— Как же в такого дядю вымахал? С перловки?

— За счет сибирского воздуха. В мое время молодежь была не вам, нынешним, чета.

— Понятно, — перебил Пестерев. — В старину даже вода была мокрее. Что же касается сибирского воздуха — согласен. Крепкий. В этом году собираюсь с Людмилой в отпуск на Алтай. Покажу ее нашим.

Рублев засмеялся:

— Ну, Виталий! Любой разговор на свою зазнобу сводит. Вот прозовут тебя Милкой… Давно, когда я на действительной служил, был у нас командир Семенов, капитан второго ранга. О чем бы кавторанг ни начинал, непременно вставит: «А моя Маруся…» и так далее. Его все и звали Марусей. Как-то стою я на вахте. Рядом с нашим еще один корабль. На нем служил мой кореш. Увидел его, семафорю флажками: «Хотел пойти в увольнение, да Маруся дал пять суток без берега». Через пару минут ко мне на пост телефонный звонок. Я за трубку: «Вахтенный краснофлотец Рублев слушает!» А мне в ответ: «Еще десять суток без увольнения». Я спрашиваю: «Кто говорит?» — «Маруся…» Оказывается, командир заметил мои переговоры…