На суше и на море, 1966. Фантастика - [35]

— Ты не поддержал Антона, не поверил ему, вот и случилось такое. Твой запрет на экспериментальную проверку расчетов не давал ему покоя. Он разрывался между чувством глубочайшего уважения к тебе и долгом ученого. Он считал, и совершенно правильно, что поиск надо продолжать.

— Надо. Но не так. Я запретил проводить этот опыт, чтобы не допустить несчастья. К сожалению, Антон не посчитался ни с чем и тайно от меня, от всех начал экспериментировать. Ты видишь, какой результат — катастрофа, и Антона не стало.

— Тебе надо было помочь ему и осуществить эксперимент вместе.

— Вздор! Ошибочно отправное положение. Уравнения были решены неправильно, и эксперимент, как бы тщательно он ни проводился, мог закончиться только трагически. В предлагаемом тобой варианте — для нас обоих.

Назаров задумался. Его карандаш снова стал бродить по графику, но как-то неровно, бесцельно.

— Не могли быть решены? Не могли, учитывая современный уровень знаний? — Вдруг Назаров оживился. — А проверка правильности этих решений? Она ведь тоже требует знаний, которыми мы еще не обладаем. Значит, ты, Вячеслав, сумел почерпнуть их не только у Петропавловского, но и где-то еще?

Я вспомнил, как Назаров уверенно, не колеблясь, стирал вопросики на своей кривой, и, вероятно, поэтому кивнул утвердительно.

— В сентябре прошлого года в институт приехала группа аспирантов из Новосибирска. Им повезло. Их не только ознакомили со всеми нашими работами, но и допустили вниз на очередной ревизионный осмотр Биоконденсатора. В бункер пошли Антон, я и четверо аспирантов. Было это в период нарастающей активности. В такие дни мы стараемся пореже бывать около конденсатора, однако ничего не поделаешь: автоматика и приборы еще не могут обходиться без человеческих рук и глаз. Работа у нас шла споро, и мы не прекращали разговора о конденсаторе. Всех, разумеется, волновало одно: как создать надежную защиту? Молодые физики высказывали одно предположение увлекательнее другого, сыпали формулами и определениями, но все сходились на том, что без решения проблемы направленной гомополярности ничего не поделаешь. Все сознавали, что математические знания сегодняшнего дня еще не могут нам помочь.

Прошло сорок минут, в течение которых аспирантам разрешено было пребывание у Биоконденсатора, и я начал выпроваживать их из бункера, пообещав продолжить заинтересовавшее всех нас обсуждение наверху. Собрался уходить и Антон, но вдруг сел к столику во втором отсеке, оторвал листок и принялся что-то быстро писать. Я никогда еще не видел Антона таким отрешенным, но, по правде сказать, не очень следил за ним, увлекшись спором с одним из аспирантов. Я не заметил, ушли все остальные или нет, — так был поглощен неожиданным блеском его рассуждений. Четкие, логичные, как математические формулы, они восхищали меня и приводили в недоумение.

Но вот я понял, что этот парень знает такое, чего никто из нас еще не знал. Я присмотрелся к нему внимательней. Какой же это из четырех? Я удивился, как мог не выделить его среди остальных? В его манерах, взгляде чувствовалась спокойная сила, уверенность, изящество. Что-то неуловимое отличало его от сверстников. Но более всего, конечно, поразило то, что ему была известна формулировка закона напряженности гомополярного парадокса. Я забыл, что слишком близко подошел к конденсатору, забыл, собственно, где нахожусь, и только мучительно перечитывал запечатлевшиеся в мозгу уравнения, стараясь запомнить их во что бы то ни стало. Первым желанием было сказать о них Антону.

Антон не обращал на нас внимания, весь отдавшись расчетам. Я хотел окликнуть его, пригласить к необычайному разговору, но в это время он, не отрывая взгляда от бумаги, заявил, что проблема решена, уравнения выведены. Стоящий передо мной парень, только что без клочка бумаги сформулировавший уравнения гомополярной теории, обернулся, разглядывая Антона с грустью и уважением. Потом он покачал головой, и я услышал: «Нет, закон стабилизации направленной гомополярности открыл Мирам Чагановский в 1996 году. — Молодой человек еще раз посмотрел на Антона, сощурил глаза, как бы что-то припоминая, — Антон Северов не успеет».

В те мгновения я как-то не вник в эти слова, не мог на них сосредоточиться. Осознал я их и ужаснулся позже. Я не в состоянии был прервать общения с математиком, впитывал его мысли, стремился проникнуть в то, что он принес с собой, и вместе с тем изумлялся его отношению ко мне. Вначале я не понимал, почему он с таким уважением склоняет голову перед тем малым, что сделано нами. Впрочем, вскоре и это стало понятно. В последующие годы должен был укрепиться принцип преемственности как единственный способ общения с прошлым и будущим.

Я понимал, что этот контакт будет кратким, и спешил, спешил осмыслить все, представлявшееся мне значительным. Собеседник, видимо, оценил мое свободное от назойливых мелочей стремление заглянуть вперед и охотно начал говорить о развитии идеи биопространства, но в это время Антон крикнул: «Готово!» — и бросился ко мне со своими листками. Я обернулся на его голос и в этот же миг утерял возможность черпать недосягаемое. Сознание этого, болезненное ощущение потери оказались, вероятно, слишком велики, так как Антон подхватил меня под руку и быстро отвел от конденсатора: «Что с тобой, Вячеслав? Тебе плохо? Пойдем скорее наверх». Я смотрел на него удивленно, кажется, сопротивлялся. Он тянул меня изо всех сил. На лестнице он остановился, вытер мне лоб платком, обнял за плечи и, как больного, уговаривал: «Пойдем потихоньку. Вот так. Еще два этажа — и мы у себя. Дойдешь?»