На суше и на море, 1966. Фантастика - [31]

— Прости, я перебью тебя, скажи, пожалуйста, желание поговорить об этом и привело тебя в институт?

Назаров оставил вопрос без ответа, затем встал. Как-то рывком подошел к окну и снова заговорил:

— Не думал, что мне будет так тяжело… С тобой тяжело разговаривать.

Грешный человек, я обрадовался этой неожиданной его слабости.

— Тебя прислали сюда как лицо официальное? Опять о гибели Антона?

— Нет. Ты ведь знаешь, дело за отсутствием состава преступления прекращено. — Назаров быстро, легко, совсем по-молодому отошел от окна, приблизился к пульту и спросил:

— Это Он и есть?

— Нет, это не Он. Это выносной пульт. Сам конденсатор биополя теперь внизу. В бетонном подземелье.

— Почему его пришлось отправить вниз?

— Стала непроизвольно расти напряженность. Угрожающе, помимо нашей воли, и мы сочли за благо упрятать его поглубже, метров на пятнадцать. — Я начал подробно объяснять Назарову, как «переселяли» Биоконденсатор в специальный бункер, и злился на себя все больше и больше. Я никак не мог найти приличный случаю тон и тему. Проще всего было говорить о технике, и я пошел по линии наименьшего сопротивления.

— Это пульт наблюдения. Сюда выведены приборы, датчики которых расположены там, глубоко…

Назаров прервал меня.

— В марте наблюдалась очередная интеграция. После этого не было неконтролируемого увеличения активности биополя?

Вопрос меня удивил. Он, видимо, знал об институтских делах больше, чем я предполагал. Внезапной мыслью было: «Врет, значит, послали его официально». Возможно спокойнее я спросил:

— Откуда тебе это известно?

— Я ознакомился с материалами института. — Ответ был весьма уклончив, но я не настаивал на более полном. — Ты не боишься, Вячеслав, спонтанного эффекта?

— Созданное нами биополе, микробиополе, как мы говорим, пока вне нашего контроля.

— Меня заинтересовало: сколь серьезны могут быть последствия спонтанного эффекта, возникающего время от времени в переменных полях?

— Извини, мне не известно, в какой мере ты допущен к проблеме, и потому… В общем, позволь мне не отвечать на этот вопрос, раз ты не являешься в данный момент лицом официальным.

Он прекратил атаку и снова заговорил о ненужных мелочах. Or мелочей перешел к более важному, стал расспрашивать о тех днях, когда Юрий Александрович только принялся за экспериментальную проверку гипотезы и вы, Нина Константиновна, пришли к нему в лабораторию. Какой-то непрошеный холодок подобрался к сердцу. Я совсем замкнулся, вспомнив о мрачных временах, когда вы и Юрий Александрович должны были отвечать на вопросы, на которые отвечать отвратительно. Назаров опять не выдержал:

— Как тяжело, Вячеслав, когда ты так насторожен, недоверчив. Ершишься все — и вот… Не получается у нас дружеский разговор. А ведь мы с тобой…

Тут я потерял выдержку:

— Мы с тобой очень разные люди, а юношеские годы… Знаешь, чувствами тех лет не стоит спекулировать!

Сейчас, Нина Константиновна, я еще раз вспоминаю тот вечер, прибой, Хосту, Колесникова. Ваш разговор со мной о тяжком времени и временных в нем людях. Вспомнил я ваши хорошие, очень человечные слова. И в тот момент, когда сидел с глазу на глаз с Назаровым, когда боролись во мне противоречивые чувства, хотелось бы обладать вашим умением быть терпимее к людям, которых порой и переносить-то трудно.

А Назаров все же продолжал о Петропавловском. Исподволь, не нажимая:

— О физической природе информационных потоков биополя вы, ученые, и сейчас знаете не так-то много. Правильно?

Я согласился.

— А во времена Петропавловского не знали почти ничего. Но из его заметок, датированных 1941 годом, видно, как исчезла неуверенность первых попыток, как была создана модель, а затем и основная схема конденсатора биополя. Так?

— Правильно, работа продолжалась даже во время войны. Война ведь тоже оказалась своеобразным конденсатором творческой деятельности таких людей, как Юрий Александрович. Война отвела на задний план все житейские хлопоты, устранила надобность заниматься необходимыми мелочами. Она оставила в чистом виде то, что в человеке является главным, — его дело.

Я не удержался и хотел продолжить, напомнив Назарову, как и кем была прервана замечательная деятельность Петропавловского, но не успел. Назаров уже спрашивал, не давая себя перебивать:

— Явление люминесцентной индикации было открыто еще в тридцатых годах. Верно?

Я опять кивнул. Почти машинально. Если бы он сказал, что в тридцатые годы был открыт эффект Тананеева, я бы тоже кивнул утвердительно. Меня занимало другое — к чему все это? Я ушел в мыслях далеко и прослушал, о чем говорит Назаров. Моя физиономия, вероятно, выражала крайнюю растерянность, и он терпеливо повторил все вновь, стараясь не вызвать во мне раздражения.

— Вячеслав, поверь, я не ищу ничего предосудительного. Я далек от мысли приравнивать себя к тебе, но и я начал некое исследование, когда занялся конденсатором биополя.

— Ты, конденсатором?

Назаров усмехнулся, и в этой усмешке, немного горькой, грустной и чуточку застенчивой, было больше человеческого, чем во всех его предыдущих словах.

— Да, я.

— По долгу службы?

— Нет, по долгу любви.

— Значит, все же Антон?