На суше и на море, 1963. Фантастика - [33]
— Хопи — нет! — Он выпустил слова вместе с дымом. — Разве я тебе не рассказывал? Очень странные люди. Билли. Новый народ. Вышли на поверхность — из земли. Ты что-нибудь смыслишь в этнографии? Ты, кажется, сказал, что мало знаком с этой наукой? Ну что ж…
И слово за словом, одну фразу за другой, быстро и непоследовательно, начиная с конца и добираясь до начала, Майкл рассказал мне всю историю. Я не стану пытаться — да и было бы бесполезно — передавать его отрывистую, неспокойную манеру говорить. Но впечатление он произвел на меня необычайное, и мне теперь понятно, почему его письменные доклады Смитсоновскому Институту (я видел впоследствии некоторые из них) представляют собой образцы ясности.
Трюсдел всегда отличался необыкновенным трудолюбием, хотя, судя по его манере держаться, многие считали его лентяем и даже тупицей.
В краю, лежащем на север от Юмы, в треугольнике, образуемом реками Хила и Колорадо, встречается немало заброшенных пещер. Их высекли в скалах индейцы в период пещерной жизни, где они и жили до сравнительно недавнего времени.
Редко кто из людей, даже из среды ученых, любит заглядывать сюда. Край этот известен как самая жаркая местность в Северной Америке. Существует даже популярная шутка, что когда собака здесь преследует зайца, то животные идут друг за другом шагом. Всадник из нашей колонии художников и писателей в Аризоне, побывавший в этих местах, видел, как один человек бежал, и человек этот был — Майкл Трюсдел. Но он сам не знал, что он бежит.
Что он надеялся найти в этих заброшенных пещерах, об этом, быть может, никто никогда не узнает. Он никому об этом не рассказывал. Возможно, что он искал здесь разные остатки прошлого: наконечники стрел, предметы домашней утвари, черепки и обломки, которые, как я понимаю, занимали видное место в его докладах. Во всяком случае, он бродил здесь, среди массы бута и булыжника, лежащего у подножия красной скалы, спускался в пещеры, все высматривал и вынюхивал, как женщина у прилавка магазина в день распродажи.
Если не считать его лошади, всегда он был один и всегда безоружен. Страх, как и многие другие человеческие чувства в страсти, ему был совершенно неведом. Где бы ни застигла его ночь, там он расстилал одеяло и ложился спать.
— Но, Майкл, мой дорогой, — сказал я ему однажды, — если даже не принимать во внимание человеческие существа, индейцев и мексиканцев, местность эта кишит гремучими змеями, а, это может угрожать жизни.
— А тебе приходилось когда-либо слышать, чтобы гремучая змея нападала на человека? — возразил он. — Гремучая змея — настоящий джентльмен: она всегда предупреждает человека, если он подойдет слишком близко к ней…
— Но гремучая змея в образе человека никогда этого не делает, — добавил я.
— Гм, м-да, — пробормотал Майкл.
Пещеры, которые он обследовал, были заброшены уже на протяжении десятков лет. Вся эта местность была необитаема и представляла собой настоящую пустыню. Лицевая сторона красных скал вся была в дырах и расщелинах, напоминая медовые соты: входы в пещеры, отдушины для дыма, печные дыры — все это служило излюбленными гнездами для зверей и гадов. И он, этот одинокий ученый, целиком посвятивший себя научным изысканиям, спокойно ложился спать в этой жуткой, дикой обстановке, совершенно не думая об опасности, не признавая ее.
В тот последний раз он проспал недолго, не больше двух часов, говорил он, и вдруг он проснулся, как просыпается человек, привыкший спать под открытым небом, без обычного «вздрагивания», необходимого атрибута дешевых романов. Когда он открыл глаза, холодный волшебный свет полной луны на мгновение ослепил его.
— Ах, как эта луна и звезды по-особенному светят в пустыне! — воскликнул я с жаром. — Ничего нет удивительного, что религия порой пробуждается в человеке именно в пустыне.
— Гм, м-да, — пробормотал Майкл. — Вполне резонно, Билли.
Он как-то сразу почувствовал, прежде чем мог увидеть кого-нибудь, что он здесь не один. Он напряженно стал прислушиваться; затем, медленно приподнявшись, вдруг увидел несколько человеческих существ на небольшом расстоянии от него. Они сидели на корточках тесной группой.
— Ты, конечно, насмерть испугался? — сказал я.
— Испугался? Нет, Билли, нисколько! Встревожился, но не испугался.
Он был филолог и точно употреблял слова.
— И что же ты сделал? — спросил я, — одолеваемый любопытством.
— Что я сделал? Я сказал им «добрый вечер» на испанском языке, на языке индейцев хопи, навахо, пуэбло — на пол-дюжине языков народов этой части света. Но они ни слова не промолвили мне в ответ на мое приветствие.
Задумчиво произнес он эти слова и, предаваясь воспоминаниям, чуть заметно улыбнулся стене напротив.
— А потом? — спросил я.
— Тогда я встал.
Он сбросил с себя одеяло, сказал он, встал во весь рост и протянул руки, невооруженные руки, этим странным людям. Они отступили назад, но отступили всего на шаг. Они, казалось, скорее колебались, нежели отступали назад, колебались словно тени.
Люди эти были нагие, как заметил он, совершенно нагие, если не считать узкого набедренного покрывала, нагие и с очень гладкой кожей. Только небольшой клочок черных волос торчал на их блестящих черепах, блестящих как шкурка крота, а в остальном они были абсолютно безволосые. Зеленовато-белый свет полной луны, падавший на них, заставлял их тела светиться странной смертельной белизной, подобной которой не увидишь даже у больных малокровием белых людей. Кто были они — прокаженные, духи? Но Майкл не верил в духов. И я должен тут заметить в скобках, что я сам начинал уже сомневаться в правдивости того, что рассказывал Майкл.
