На суше и на море, 1961 - [6]
Звезды танцевали какой-то сумасшедший танец, то скрываясь парами в этой голубой зыбкости, то роились как золотые пчелы, то рассыпались на куски, и острые срезы этих кусков светились уже откуда-то из глубины. А на земле тоже творились чудеса. Вдруг ясно видимая сверкала белая полоса реки, черные леса закрывали все пространство земли, и потом долго шла темнота, прерывавшаяся какими-то вспышками, какими-то огнями, которые то взрывались, как фейерверк, ракетами, то принимали самые разные формы и даже формы огненных подков, и тогда казалось, что мчится не самолет, а конь, который время от времени прикасается к земле и, ударив ее, снова летит в пространство, и следы красных подков этого скакуна остаются в виде огненных отпечатков в темноте лесов.
То начинали блестеть непонятные огни: мигающие, пропадающие, снова ведущие перекличку. То ли сигналы аэромаяков, то ли это какие-то великие реки отсвечивали изгибами своих волн. Эта игра длилась часами. Потом земля стала сливаться с чем-то расплывчатым, зеленым, живым, обрамленным белыми, серебряными, огненно-белыми, вспыхивающими, изогнутыми линиями. Это кончалась индийская земля. Внизу начинался Бенгальский залив.
Теперь как будто одно небо сменили на другое. Звезды были внизу, и они же стояли над самолетом. Луна была высоко, и она же плавала в зеленом просторе залива, как будто ныряя в его глубины и снова подымаясь в свое небесное царство.
Под крыльями самолета начали стелиться какие-то пестрые ковры, переливающиеся всеми цветами, потом что-то другое совсем иной окраски властно вошло в эти переливы, поползли высокие тени и тоже стали тонуть в тумане, и только белые полосы рек, вдруг вырываясь, стали жить самостоятельно.
Наконец появилось в сумраке и постепенно образовалось в утреннем тумане то, что называется Рангуном.
Когда самолет пробежал по взлетному полю большого аэродрома Мингаладон, встал, как бы отдуваясь от долгого перелета, перестали вращаться его винты, всего несколько пассажиров заявили, что они выходят в Рангуне.
Поэтому, когда, втянув зябнущие от утреннего холодка плечи, пассажиры пошли к аэровокзалу, они разделились на две неравные группы. В одной, большой, транзитной, которую уводили в другую сторону, остались те, кому еще нужно было преодолевать нелегкий путь в Сингапур, Манилу, Сянган (Гонконг), Токио. Прямо же шагали всего четыре человека, и среди них высокий, невыспавшийся и хмурый Отто Мюллер. Рядом шли два человека неизвестной страны, молчаливые, сосредоточенные люди, и тот чилиец, который флиртовал ночью с продавщицей открыток в Риме.
Навстречу им в прохладном голубом воздухе вдруг заиграли флейты и забили барабаны, взвизгнули какие-то невиданные инструменты. Но это встречали не их, а кого-то, кто должен прибыть вот-вот. Отто же Мюллера встретил очень спокойный, в строгом легком костюме из дорогой китайской материи молодой человек, в очках, загорелый и очень словоохотливей. Он тут же объяснил, что он из представительства ФРГ и по просьбе уважаемого господина Ганса фон Шренке, друга дяди Отто Мюллера, готов все сделать для того, чтобы доставить прибывшего в то место, где находится со своим заместителем фон Шренке, а сейчас, благо у него свободный день, он познакомит Отто с городом и вообще введет его в интересы местной жизни.
С этого момента для Отто Мюллера начался бесконечный, утомительный до умопомрачения жаркий день, полный такой калейдоскопичности, что от нее подчас темнело в глазах. Вот когда большой белый колониальный тропический шлем можно было надеть на голову, а не таскать под мышкой. Покрытый сеткой холодного дождя, Дюссельдорф исчез за каким-то сиренево-влажным горизонтом, а здесь был тот Восток, на который он взирал с таким же чувством самодовольства, какое испытывал Васко да Гама, глядя с палубы своего корабля на раскинувшийся перед ним Каликут[4], первый увиденный им город сказочной Индии.
Но дальше было хуже, потому что после долгого и утомительного сидения в тяжелом кресле роскошного самолета было страшно трудно, сняв башмаки, идти в какую-то непонятную высь по бесконечной каменной лестнице огромного храма, который, как сказал всезнающий проводник, надо обязательно посетить.
И Отто Мюллер шел покорно по широкой, высокой лестнице с выщербленными ступенями, скрытой в огромном коридоре. Непривычный ходить босиком, он чувствовал всю неровность этой то скользкой, то шероховатой лестницы, по которой скользили несчетные тысячи ног. По бокам этой лестницы торговали всем чем угодно. Тут бросались в глаза модели Шведагона и других пагод всякой величины, тут стояли будды самых разных молитвенных поз, тут торговали платками, зонтиками, благовониями, и жар этих сладко опьяняющих свечей стоял в воздухе, ошеломляя нового человека. Здесь же кричали продавцы фруктов, мыла, вод розовых, зеленых и фиолетово-странных, съедобных продуктов, торговали различными тканями, куклами, скатертями, платками с узорами; чем только не торговали на этой удивительной лестнице, где Отто брезгливо шел, толкаемый самого разного рода полуголыми паломниками, от них пахло разгоряченным и острым потом.
