На сопках Маньчжурии - [42]
К утру Нина и поручик подружились.
Отец его был старым ротным товарищем Куропаткина, воевал с ним в Средней Азии, на Балканах и опять в Средней Азии. Старик Ивнев был убежден в большом полководческом таланте друга и свое убеждение передал сыну.
— Куропаткин — исключительный человек, — говорил поручик таинственно и радостно, как говорят об очень дорогих сердцу вещах. — Какое счастье, что в годину испытания у России есть Куропаткин! Вы знаете, какую работу он задал управлениям военного министерства в бытность свою министром? Честное слово, он дня покоя не давал им. То справку, то сведение, то дополнение к справке! Он очень тяготился постом военного министра и все просил государя назначить ему какое-нибудь тихое, незаметное место, чтобы иметь возможность основательно разработать план войны на Западе, которая ждет Россию через пять лет.
Ивнев сидел на кончике длинного чемодана, и лицо его, согретое сдерживаемой радостью, стало мягким и добрым. Нина подумала: «А он хороший!»
— Вы знаете, Нина Григорьевна, — говорил Ивнев, — в России очень тревожились, кто будет командующим. Все понимали, что старик Линевич не глава армии. Куропаткин представил государю список тех, кого, по его мнению, можно назначить на это высокое и страшное место, и, знаете, только в конце списка маленькими буквочками приписал себя. И все же государь рассмотрел это имя, написанное маленькими буквочками… Вы знаете, у Куропаткина много врагов. Они любят утверждать, что Куропаткин был не начальником штаба у Скобелева, а писарем у него! Что он только выполнял то, что Скобелев приказывал. Но на больших курских маневрах эти бесстыдники прикусили язычок. Куропаткин командовал тогда южной армией, командовал блистательно, победно. Все невольно восхищались его планом и энергией, с которой он проводил свой план. Отличный полководец! Я спокоен. Я радостно иду на войну. Что бы ни ждало меня, я спокоен за Россию. Знаете, отец мой вместе с Куропаткиным штурмовал Геок-Тепе. Во главе маленького русского отряда стоял Скобелев, а правой рукой его был Куропаткин. Наши всегдашние завистники англичане вооружили текинцев до зубов. Куропаткин командовал стрелковой бригадой. В Геок-Тепе он ворвался первый, и как ворвался: с распущенными знаменами, с музыкой! Это человек большой решимости и отваги. Солдаты шли за ним беспрекословно. Мы с вами можем быть спокойны: русской армией командует Куропаткин. Меня, вы знаете, как он зовет? Алешенькой Львовичем. Алешенькой он меня звал, когда я был от земли два вершка. Теперь я вырос, но до Алексея Львовича, по его мнению, еще не достиг.
Поручик говорил так быстро и легко, что у Нины создалось впечатление, будто каждое его слово — камешек, и он, как мальчишка в игре, с необычайной легкостью выплевывает камешки изо рта.
— А вы и в самом деле Алешенька Львович, — сказала она.
Оба засмеялись.
Вагон, мягко покачиваясь, несся по Маньчжурии. Перед окном проходили то травянистые степи, то поля, засеянные чумизой и гаоляном. И то и другое было бескрайное, могучее. Около разъездов виднелись квадратные кирпичные крепостцы с башнями и бойницами — местопребывание охранной стражи. В окно врывался ветер — сухой, знойный, по-особенному плотный.
Катя Малинина прислушивалась к рассказам Ивнева. Куропаткин, генералы! Что принесет стране война? Последние письма из Петербурга от сестры рассказывали о том, что русские рабочие не собирались прекращать политической борьбы с самодержавием из-за того, что на Россию напали японцы. Да, все трудно, все сложно.
Как-то из купе старичка раздался громкий возмущенный басок. Ему спокойно и негромко возразил тенор старичка, но басок звучал все возмущеннее. Должно быть, и второго офицера постигла неудача, и неудача показалась ему подозрительной.
Алешенька Львович насторожился. Нина погрозила ему пальцем:
— В купе… ни-ни! В том, что вы называете азартом, есть что-то унизительное. Не надо.
— Не надо? — задумался поручик.
Девушка стояла у окна. Длинную прядь волос трепал ветер, и тень от нее падала на губы, придавая им упрямое, даже надменное выражение. Но в глазах не было надменности. Они были мягки, светились и в эту минуту представлялись ему бездонными.
— Бросить карты? — проговорил он. — А что же… брошу!
В купе к старичку Ивнев действительно больше не заглядывал.
Душным летним днем Нина и Катя приехали в Мукден.
В тот же день они получили назначение в 17-й лазарет 1-го корпуса. Лазарет формировался. Туда же была назначена и Зоя Вишневская.
2
Алешенька Львович представился командующему, Куропаткина он не видел восемь лет; за это время тот мало изменился, сам же Ивнев изменился очень, и командующий едва узнал его.
— Молодец, на голову выше отца! И спасибо, что приехал, Ну, как отец?
Алешенька, давая волю счастливому чувству от встречи с полководцем, подробно принялся рассказывать.
Отец сейчас приводит в порядок свое именьице. Шестьдесят десятин пахоты, сорок — леса. Вот и все. Дом построил заново, службы тоже. Влез по шею в долги, но надеется трудом и прилежанием из оных выбраться. А в кабинетике на бревенчатых стенах висят фотографии штурма Плевны и Геок-Тепе.
Роман П. Далецкого «Концессия» посвящен советскому Дальнему Востоку конца двадцатых годов. В нем показана борьба китайского и японского рабочего класса за свое освобождение, раскрыты агрессивные замыслы японских и американских империалистов против Советского Союза.Книга рассказывает о непобедимой мощи и силе Советской страны.
Павел Далецкий — автор ряда книг, из которых такие, как «Концессия», «Тахама», «На сопках Маньчжурии», «На краю ночи», широко известны и советскому и зарубежному читателю.Как романист Павел Далецкий любит точный материал, поэтому и в новой своей работе он обратился тоже к точному материалу.«Рассказы о старшем лесничем» — подлинный жизненный материал. Они заинтересуют читателя остротой столкновений честного, преданного своему делу человека с любителями поживиться народным добром, и с карьеристами, примазавшимися к лесному хозяйству, и с людьми, плохо понимающими свои обязанности.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.