На солнце или в тени - [27]

Босх и объект его наблюдения остались на скамейке вдвоем. Их разделяло четыре фута пустого пространства. Теперь Босх осознал, что уселся он зря. Это была стратегическая ошибка. Если девушка отвлечется от картины и блокнота, она точно его заметит. А если ему придется и завтра сюда прийти, она наверняка его вспомнит.

Он не стал вставать сразу, чтобы не привлекать ее внимание. Решил подождать две минуты, а потом тихо уйти. Если что, он по-быстрому отвернется, чтобы она не увидела его лица. Пока она вроде бы не замечала его присутствия, и он продолжил рассматривать картину. Художник выбрал интересный ракурс: изобразил внутреннее пространство кафе, как бы глядя снаружи. Из сумрака ночи.

И тут она заговорила.

– Потрясающе, правда? – спросила она.

– Прошу прощения? – откликнулся Босх.

– Картина. Она потрясающая.

– Да, пожалуй.

– Кто вы?

Босх оцепенел.

– В каком смысле? – спросил он.

– Кто вы на картине? С кем вы себя ассоциируете? – поинтересовалась она. – У нас есть одинокий мужчина, пара, причем оба явно не в духе, и мужчина, работающий за стойкой. Кто из них вы?

Босх задумчиво посмотрел на картину.

– Я не знаю, – ответил он. – А вы?

– Я тот одиночка, который сидит к нам спиной, – сказала она. – Женщина, сразу видно, скучает. Разглядывает свои ногти. Мне никогда не бывает скучно. А этот, одинокий… это я.

Босх не сводил взгляд с картины.

– Да. Наверное, я тоже, – сказал он.

– Как вы думаете, о чем эта история? – спросила она.

– Чья история? Этих людей? Почему вы решили, что тут есть история?

– История есть всегда. Живопись – это рассказ. Картина называется «Полуночники»[19]. А по сути, здесь изображены ночные ястребы. Понимаете?

– Нет, если честно.

– Ну, «ночные» – это понятно. Но вы присмотритесь к лицу мужчины, который рядом с женщиной. У него нос как клюв.

Босх присмотрелся. Только сейчас он заметил, что крючковатый нос мужчины на картине действительно похож на клюв хищной птицы. И правда ястреб.

– Да, вижу, – сказал Босх.

Он улыбнулся и кивнул. Он узнал кое-что новое.

– Обратите внимание на свет, – предложила она. – Он словно идет изнутри кафе. Оно, как маяк, который привлек странников в ночи. Свет и тьма, инь и ян, все на виду.

– Я предположил бы, что вы художница, но, смотрю, вы что-то пишете, а не рисуете.

– Я не художница. Я писатель. То есть хочу стать писателем. Когда-нибудь.

Он знал, что ей двадцать три года. Слишком юная, чтобы чего-то достичь на писательском поприще.

– Вы писатель, но пришли посмотреть на картину, – сказал он.

– Я пришла за вдохновением, – призналась она. – Мне кажется, я могу написать миллион слов, глядя на эту картину. Когда у меня возникают проблемы, я прихожу сюда, чтобы их преодолеть.

– Что за проблемы?

– Когда пишешь, всегда важно знать, что будет дальше. Но иногда возникает ступор. Совершенно не знаешь, о чем писать. И тогда я прихожу сюда и смотрю вот на такие картины.

Она указала на «Полуночников» и кивнула. Проблема была решена.

Босх тоже кивнул. Ему казалось, он знает, как возникает вдохновение, как оно перетекает из одной формы в другую и как его можно направить в область, на первый взгляд совершенно не связанную с изначальным источником. Он всегда думал, что стал неплохим детективом отчасти из-за любви к саксофонной музыке, в которой разбирался и которую хорошо понимал. Он сам толком не знал почему, и вряд ли сумел бы это объяснить. Но он твердо знал, что «Колыбельная» Фрэнка Моргана помогает ему лучше сосредоточиться на работе.

Он кивнул на блокнот у девушки на коленях и спросил:

– Вы пишете о картине?

– Нет, – ответила она. – Я пишу роман. Но я часто сюда прихожу, заряжаюсь от картины. В надежде настроиться на ее настроение. – Она рассмеялась. – Да, знаю. Звучит, как бред сумасшедшей.

– Вовсе нет, – сказал Босх. – Мне кажется, я понимаю. Вы пишете книгу о ком-то очень одиноком?

– Да, очень.

– В основе ваша собственная история?

– Отчасти.

Босх снова кивнул. Ему нравилось с ней разговаривать, хотя это было против всех правил.

– Ну вот, я все вам рассказала. А почему вы здесь?

Ее вопрос застал его врасплох.

– Почему? – переспросил он, чтобы выиграть пару секунд на раздумья. – Просто хотел посмотреть картину. Увидеть ее вживую.

– Так сильно хотели увидеть, что ходите на нее любоваться два дня подряд? – спросила она.

Босх не знал, что и думать. Кажется, его раскрыли.

Она улыбнулась и показала пальцем на свой глаз.

– Говорят, хороший писатель должен все подмечать, – произнесла она. – Я видела вас вчера. – Босх смущенно кивнул. – И не могла не заметить, как вы дрожите от холода. Этот плащ… Вы ведь нездешний, да?

– Да, – ответил Босх. – Я из Лос-Анджелеса.

Он наблюдал за ней, когда говорил это. Его слова, казалось, обдали ее холодом, как ветер совсем недавно заставил его самого мерзнуть на улице.

– Ладно, кто вы такой? – спросила она. – Что все это значит?

Босх двадцать минут прождал в холле, и наконец охранник Гриффина проводил его в кабинет. Гриффин восседал за массивным письменным столом красного дерева. На том же месте, где он сидел, когда Босх приходил к нему в первый раз.

В окне справа виднелся бассейн, тихая водная гладь. Гриффин был одет в облегающую спортивную куртку с длинным рукавом и водолазку с горловиной на «молнии». Его лицо раскраснелось, как будто он только что пришел с тренировки. Или что там у него считалось тренировкой.