— Господа, — прокашлявшись, окликнул Митя игроков. — Господа, дозвольте обратиться?
Миротворцы подняли головы, словно на звук комара. По-английски Митя тоже говорил с акцентом, чтобы не задеть их самолюбие. Самолюбие у талибов обострённое, как их отравленные пыточные иглы.
— Чего тебе, смерд? — спросил один недовольно. — Не видишь, заняты…
— Только одна просьба, господа. Нельзя ли передать на волю последнюю весточку?
— Какую весточку? — заинтересовался азиат. — Ты же голодранец.
— Прощальную записку, — объяснил Митя. — В Раздольске у меня матушка живёт.
— В хлеву, наверное, — пошутил миротворец. — Откуда у тебя матушка? Ты же инкубаторский.
— Нет, — возразил Митя. — Я вольнорождённый.
— Ну и закрой пасть, — посоветовал талиб. Он обернулся к товарищу:
— Чего дальше ждать, Ахмет, включай аппарат. Играть не даст. Видишь, неугомонный.
— Анупряк не велел, — ответил второй. — Зачем нам проблемы?
Хоть Митя и утратил (на время или насовсем?) звериный настрой, изворотливость в нём сохранилась. Стремление выжить было сильнее желания вечного покоя.
— Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.
— Кому-кому?
Произнесённое имя подействовало на обоих, как щёлканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком.
— Ну-ка повтори, чего сказал?
— Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.
— Врёшь, хорёк вонючий!
— Слово раба, — поклялся Митя. — Истопник меня знает. Я был у него солистом.
Миротворец вернулся к кунаку, оба оживлённо загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!
Наконец, придя к какому-то решению, оба миротворца подошли к пыточному ложу.
— Если врёшь поганым языком, знаешь, что будет? — строго спросил тот, который был Ахметом.
— Знаю.
— Нет, не знаешь. Ты не умрёшь лёгкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.
— Я знаю, — повторил Митя. — Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.
Митя делал всё правильно: с миротворцами всегда так — чем гуще нелепость, тем скорее в неё поверят. Это происходило оттого, что в перевёрнутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.
— Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорёк?
— Вряд ли, — усомнился Митя. — Почему он должен платить? Димыч — на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.
Миротворцы опять залопотали по-своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта чёрная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытиём. Всё казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка-одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.
— Хорошо, — перешёл на английский Ахмет (второго звали Ахмат). — Если даст миллион, можно выпустить.
— Через аппарат? — уточнил Климов.
— Через трубу, — посулил миротворец.
В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию.
За свою жизнь Митя прошёл их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу-хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Ещё до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.
— Миллион Истопник отстегнёт не глядя, — сказал Митя. — Это для него не деньги. Но придётся самому попросить.
— Как это — самому?
— Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.
Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины. Во-первых, талибы слышали про Истопника, знали, кто он такой, были в теме, значит, им известен упорный слух о том, что у Димыча в лесах запрятана казна бывшей КПСС, ЛДПР и СПС, то есть что он почётный хранитель общепартийного общака. Совсем недавно по всем масс-медиа прошли сенсационные разоблачения, в которых утверждалось, что общая сумма отмытых партийных капиталов составляет несколько годовых бюджетов Евросоюза. Митя видел, как при упоминании имени Димыча глаза азиатов вспыхнули в четыре жёлтых пучка. Второе — он не мог сбежать. Сразу после задержания ему наверняка вживили так называемый «электронный охранник». Если он удалится от пульта дальше чем на сто метров, то просто разорвётся на тысячу кусков, как ходячая граната.
— Разве Истопник сейчас в клубе? — недоверчиво спросил Ахмет.
— Ну да, внизу, в красном зале. Там же, где ваш Анупряк-оглы.
