Теперь никто не скажет, как раньше: «Подавиться бы проклятым фашистам нашим лесом». Не для войны идет лес. Кончилась война. Строим.
Подошел Иван Петрович.
— Засмотрелся? — спросил он Виталия Осиповича, кивнув на вагоны. — Даем лесок! — Мельчайшие солнечные лучики запутались в его жестких усах. Посмеиваясь, он горделиво погладил их и озабоченно посмотрел на часы.
— Ты иди на вокзал, а я забегу на шпалорезку и тоже приду. Сегодня Тарас из Москвы приезжает. Надо встретить.
В ожидании поезда Виталий Осипович ходил по перрону и вдруг увидел Гольденко. Тот слонялся среди пассажиров, присаживался к ним поболтать о том о сем.
— Вы что, Семен Иванович? — спросил Корнев.
— То же, что и вы, товарищ Корнев. Встречаю.
— Скажите, Гольденко, откровенно: тянет?
— Куда?
— В полет.
— Откровенно? — задумался Гольденко. — Если откровенно — тянет.
Он вздохнул, свернул огромную папиросу: «Разрешите прижечь от вашей машинки», — и снова вздохнул.
— Не то тянет, что других, — родные места. У меня таковых нет. Ни места родного, ни людей родных. Всю жизнь чего-то ловил, а поймал ворону за хвост.
— А здесь? — спросил Виталий Осипович.
— За это вам спасибо. Спасибо! — прочувственно произнес Гольденко, притрагиваясь к козырьку вылинявшей своей кепочки. — Нет, в другие места меня не тянет. А вот хочется в вагоне на верхней полке полежать, с народом, который со всех сторон собрался, поговорить, как у них на Кавказе, в Сибири, в Москве. Слушаю и вижу — везде лучше, все хвалят свои места. Очень отчаянно хвалят, даже непонятно, как это люди, которые хвалят, покинули такую замечательную жизнь.
Гольденко провел по губам острым языком, втянул со свистом воздух.
— Так прокатиться, и потом — назад.
— Посидим, Семен Иванович, — предложил Корнев, присаживаясь на скамеечке. Сел и Гольденко, с тоской поглядывая на стремительно убегающие вдаль полоски рельсов.
— Похоже, скоро сорвусь. И не удержит меня никакая сила. Заберусь в вагон на верхнюю полку и начну врать про хорошую жизнь на севере диком.
— Да, плохо вам здесь было, — посочувствовал Корнев. — Тяжело.
Усмотрев какой-то подвох в этом сочувствии, Гольденко опечалился:
— Дык я же объехтивно, товарищ Корнев. Я же не о себе говорю. Вот гляжу на этих отъезжающих — и жалко их. Ну куда они устремляются? Разве здесь нехорошо?
Виталий Осипович коротким смешком дал понять, что сомневается в чувствах собеседника.
— Не крутитесь, Гольденко. Вы ведь откровенно сознались, что нет силы такой, чтобы вас удержала на севере.
— Есть, — тихо и значительно сказал Семен Иванович. Что-то новое, не свойственное старому искателю счастья, Прозвучало в этом коротком слове.
— Есть, — торжествующе повторил Гольденко. — Сила такая есть, как в сказке живая вода. Вы меня извините за упоминание сказки. А только это так.
Виталий Осипович положил руку на плечо Гольденко и, глядя в его выпуклые растерянные глаза, попросил:
— Говорите, говорите, Семен Иванович. Это очень правильно — живая вода. А вот к чему эта присказка?
— Правильно, — ободрившись, подтвердил Гольденко. — Присказка, а теперь началась сказка про то, как дурак умным стал, или быстро текущая проблема жизни. А случай этот, о котором хочу рассказать, перевернул всю мою жизнь. Это, когда мы накануне Дня победы рекорд ставили. Очень самоотверженно работали. И, значит, расстановка сил такая. Тарас валит. Юрок на раскряжевке, а я сучья обрубаю, подкатываю. Ну, Ульяна Панина тоже на валке. Перед этим Тарас нам такое слово сказал. Товарищи, говорит, сейчас, когда Россия разрушена проклятым врагом, наш труд самый полезный, на нас весь народ смотрит. Я по привычке подумал: ладно, уже слыхали. Во внимание не взял его слова. А когда начали работать, вижу: слова с делом расхождения не имеют. Вот, думаю, какая эпоха пошла. Ну и пусть хребты гнут. У меня своя работа. Я ее не торопясь сделаю. И вот на этом месте мне неудобно стало. Ну будто я при всех своей ложкой в чужую кашу залез. Стыдно мне стало. Вы это поймите, Виталий Осипович. Постеснялся я, коему название было лодырь, в сторонке от горячей работы стоять, когда кругом люди жизни своей не жалеют. Без дела стыдно стало. Как товарищ Дудник сказал в День победы: «Посмотрите, дорогие мои товарищи, какой вы красивый народ!» Я очень это помню. Я желаю красоты. Я сам хочу иметь красивые поступки, чтобы обо мне говорили: Гольденко — этот может!
Он хлопнул ладонью по своему колену, как бы удивляясь и вместе с тем восхищаясь тем, что случилось с ним.
— Перекурим это дело, товарищ Корнев.
И снова с тоской посмотрел на стремительно убегающие вдаль голубые полоски рельсов.
Корнев рассмеялся.
— Это дело поправимое. Вот немножко встанем на ноги, отпуска разрешат, и поедет знатный лесоруб Семен Иванович Гольденко в отпуск в мягком вагоне.
— Нет. Мягкого мне не надо. Там пассажиров мало. Мне жесткий, да чтоб остановок побольше. Вот что мне надо.
На этом месте беседа была прервана. Явились Юрок и Бригвадзе. Пользуясь выходным днем, они пришли встретить Тараса, который сегодня возвращается из Москвы. Пришло и еще несколько человек.
Марина появилась последней. Ее увидел Виталий Осипович и, наверное, не мог скрыть удивления, потому что она сказала:
