Ночью восьмого мая Виталий Осипович ходил по своей комнате и, размахивая папиросой, говорил:
— Ты меня должен понять. Сидеть здесь в такие дни очень трудно.
Иван Петрович в белой рубашке и брюках, заправленных в узорчатые, северной вязки носки, сидел на его кровати. Он кивал огромной кудлатой головой и соглашался.
— Понимаю. Кончают дело, в котором и твои силы, и твоя кровь. И — без тебя. Понимаю.
Остановившись против него, Корнев воткнул папиросу в пепельницу, вздохнул:
— Говорят — драться легче, чем ждать. Этого и великие полководцы не отрицают. А ждать — надо уметь. Ждать. Выжидать.
Несмотря на поздний час, никто не хотел спать. Иван Петрович, закинув руки за голову, потянулся всем своим большим телом так, что шатко дрогнула кровать. Растягивая слова, он опять согласился:
— Ждать или догонять — хуже нет.
А он именно ждал, и поэтому ни о чем не хотелось ни говорить, ни думать. И возбуждение Корнева слегка раздражало его. Он, проведший все военные годы в таком глубоком тылу, не мог полностью прочувствовать все, что волновало его друга, но, понимая состояние его, терпеливо слушал.
— Война создает свои законы, определяющие отношения людей и государств, — говорил Виталий Осипович, — законы, не всегда пригодные для мирного времени. И, как только кончается война, замечается стремление избавиться от них. И это вполне нормально. Мы стоим на пороге огромных изменений. Начнется новая жизнь, надо по-новому жить и работать. Мы, руководители, в первую очередь должны подготовиться к работе в любых условиях.
Эта мысль показалась Ивану Петровичу достойной внимания. Он оживился. Свертывая самокрутку, сказал твердо, словно поставил все сказанное Корневым на прочный фундамент:
— Мы готовы к послевоенной работе.
Рывком поднявшись с кровати, он заходил по тесной Комнате, размахивая рукой, в которой сохла и развертывалась незажженная папироса.
— Слушай, Виталий, как подумаешь, — какого черта нам здесь надо, в тайге, в болотах! Мерзнем, недоедаем, а все же не бежим отсюда. Боремся, строим, лес добываем, столько всяких дел творим, что десять Джеков Лондонов не успеют описать. Зачем?
— Страна требует, — ответил Виталий Осипович.
— Страна! — ликующе закричал Дудник. — Ты мне общих слов не говори. Я это требую. Ты требуешь, Тарас, все требуют. Отними у нас эту тайгу с болотами, с морозами, мы зачахнем. Нам настоящее дело давай! Чтоб трудно было… Мы — лесовики…
В это время в столовой звякнул телефон. Иван Петрович круто повернулся и подбежал к аппарату.
— Давай на всю сеть! — охрипшим вдруг голосом закричал он.
Вешая трубку, зашептал на весь дом.
— Радиоузел. Особое важное сообщение. Спрашивает, включать ли все точки. Народ разбудим. Чудак! Да кто же сейчас спит!..
Папироса его совсем расклеилась, из нее высыпался табак, он ткнул ее в цветочный горшок.
— Товарищ майор, как думаешь: конец? Победа?
И тут же умолк. Раздалась мелодия позывных. Затем наступила тишина, торжественная, настороженная. Тишина томительная, в которой, кажется, слышен даже трепет сердец. Кто из советских людей не переживал этих величественных мгновений!
И затем знакомый мужественный голос диктора:
— Победа.
Иван Петрович подошел к другу, положил руки на его плечи и обнял. Оба в молчании дослушали передачу.
Потом началась невообразимая кутерьма. Они обнимали. Валентину Анисимовну, не стыдясь слез своих, говорили перебивая друг друга. Проснулись дети, их тоже целовали, подбрасывали на руках. По русскому обычаю выпили, как полагается, с радости.
Торопливо одевшись, вышли на улицу. Уже никто не спал. Во всех домах горели огни, слышался возбужденный говор. В опаловом сумраке светлой ночи двигались люди.
Лесорубы подхватили Виталия Осиповича и с восторженным ревом начали его качать, подбрасывая вверх сильными руками. Запоздавшие выбегали из бараков, на ходу застегивая одежду. Им кричали:
— Победа! Товарищи, фашистов добили!
Кричали, словно все были глухие, но никто этого не замечал. Всем хотелось кричать о победе, которую так долго ждали, для которой много поработали и много перенесли.
По дороге пробежал лесовоз, с грохотом раскачивая пустой прицеп. На кабине сидел высокий парень, растягивая меха гармони. На заправочном ящике около бункера стояли люди. Они бушевали радостно, исступленно. Из нестройного хора на минуту вырвался трубный голос Леши Крутилина:
— В лес едем, к грузчикам. Ура!
Машина унеслась в тайгу по черной просеке.
Женя не спала. Она прослушала сообщение о победе и, накинув платок, выбежала из барака. Навстречу ей двигалась толпа опьяненных радостью людей. В сумраке белой ночи она разглядела фигуру в длинной шинели. Виталий Осипович! Она остановилась, зная, что он сейчас подойдет к ней. Но он не сразу разглядел ее и, только проходя мимо, вдруг увидел и бросился к ней.
