На севере диком - [41]

Иван Петрович стоял у окна, рассматривая чертежи, над которыми все утро работал Виталий Осипович. Сам он чертить не умел, но разбирался в чертежах прекрасно. На бумаге-то хорошо, а вот как оно получится… Поэтому на всякий чертеж смотрел недоверчиво, как на дело темное, которое надо еще проверить.

— Эстакада для погрузки вагонов, — сказал Виталий Осипович и стал объяснять:

— Вот это въезд для автомашин с лесом. Сюда сбрасывают круглый лес, сюда пиломатериалы. Это линия железной дороги. Вагоны подходят вплотную, и погрузка идет сверху вниз. Весь смысл именно в том и состоит, что груз на эстакаду поднимает автомашина, а люди только скатывают его на платформы. Остается увязать — и все. Самая тяжелая работа отпадает.

Иван Петрович сразу оценил огромную выгоду этого простейшего сооружения. Сейчас в погрузочных бригадах полторы сотни людей. Они заняты тяжелым малопроизводительным трудом. Пятнадцать-двадцать человек грузят один вагон, нередко втаскивая тяжелые бревна на высоту до десяти метров. Адская работа. «Мартышкин труд», — говорят грузчики.

— Вот я подсчитал тут, — сказал Виталий Осипович, указывая дымящейся папиросой на колонки цифр, — в общем, с применением эстакады нам для погрузки надо две бригады по двадцать человек. Все.

Валентина Анисимовна напомнила, что пора к столу. Борщ стынет.

— Подожди, дроля. Здесь такой веселый разговор… Ты посмотри, что он строить надумал.

Она понимала толк в этом. Приходилось и ей грузить, когда не хватало рабочих. А сейчас их всегда мало. Она посмотрела на Корнева. Да нет, он совсем не так уж убит горем. Он даже улыбается удовлетворенной и чуть смущенной улыбкой. Нет не только в эстакаде дело, он еще что-то знает, какое-то средство против угнетающей его боли.

Уж если человек запел грустную песню, значит, горе на убыль пошло.

— Ну, предположим, выдумал-то я немного, — продолжал Виталий Осипович, не сгоняя с лица улыбки, — эстакады давно строят, все дело в применении их к нашим условиям. Нам сейчас нужна простейшая механизация. Машин пока нам никто не даст.

— Неверно! — восторженно перебил Иван Петрович.

Он с жадностью проголодавшегося человека взял хлеб и, кладя его перед собой, закончил:

— И простейшая, и сложнейшая. Дроля, там на донышке не осталось?

Она принесла водку. Он налил две рюмки, чокнулись «за успехи во всех делах», выпили. Иван Петрович вытер усы и, закусывая, продолжал:

— Механизацию в лес надо. На лесосеку.

— Электропилы, — подсказал Корнев.

— Да. Все это надо, — согласился Иван Петрович и нахмурился, — а главное для нас вот что…

И стал рассказывать о самовольной отлучке Юрка Павлушина. О том, что высмотрел Юрок на Мартыненковой делянке и что просмотрели они — руководители леспромхоза.

Словом, начался тот веселый разговор, на который намекал Иван Петрович с самого начала.

Вечером в общежитии собрались лесорубы. Иван Петрович сел в конце стола, как глава огромного семейства. Табурет Виталия Осиповича пустовал. Он так и не присел весь вечер. Он ходил по скрипучим половицам и только, когда говорил, останавливался за спиной начальника.

Собрались все лесорубы, шоферы дневной смены и кое-кто из дорожников. За столом не хватило мест. Сидели на койках, на скамейках, прихваченных из соседних общежитий. Яркая лампочка освещала койки с разноцветными пятнами одеял, подушек, всевозможных пальто, пиджаков, бушлатов.

Иван Петрович, вытирая платком обветренное лицо, так как жара в комнате стояла неимоверная, рассказал о работе Мартыненко. Слушали напряженно. Лишь Юрок вертелся на месте и торжествующе шептал соседям:

— Во. А я что говорю!

Взял слово Тарас. Лесорубы насторожились: говорил не начальник, не Петров, а Тарас, который и в своем-то товарищеском кругу больше молчит.

— Значит, дело, товарищи, в следующем. Все сидящие здесь лесорубы и прочие знают, что такое лучок. Это пила, за которую держится человек. Сегодняшний момент не позволяет работать по-старинке, силой одной, хребтом ничего не возьмешь. Думать надо. Все знают, какой из себя Мартыненко. Я его одной рукой зашибу, а он на сегодняшний день — чемпион. Почему? Потому, что головой человек работает. Ну мы тоже здесь, у себя не лыком шиты. Кое-что придумали. Я не ошибусь, товарищи, если скажу: последний день сегодня Мартыненкин. Завтра мой день. Я сказал, так и будет.

Тарас посмотрел на Виталия Осиповича, хотел сказать еще что-то, но раздумал и сел на место.

СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ

В своей избушке, в пятой диспетчерской, Женя встречала восемнадцатую весну. Весна в тайге. Ну как могла она предполагать, что здесь, на севере диком, вдруг вспыхнет и расцветет настоящая любовь, пожирающая огнем своим все существо, заставляющая тревожно биться сердце при одном воспоминании о «нем».

Она даже начала смутно догадываться о смысле истинной красоты человеческих отношений. Дело совсем не в том, что «он» под сенью пальмы, под рокот моря наклонится над ней, томной и недоступной. Не в этом красота. Где, в чем — она еще не знала. Наверное, в чувствах и каких-то особенных поступках. Вот она думает о нем — и даже холодный север делается милее.

Накинув теплый платок, Женя вышла из диспетчерской. Тепло. Тихо. Сорвалась сосулька с крыши и разбилась с хрустальным звоном. Замерла тайга в безмолвной истоме. И звезды в синем небе. И аромат леса, смолистый запах хвои и сырости. И она в расцвете восемнадцати своих лет, впервые полюбившая не фотографию героя, а самого героя. И ей все равно, герой он или не герой.