На севере диком - [21]

Ночная смена дорожников отдыхала. Их было немного, человек десять в бараке. Бледный свет северного дня сочился в замерзшие стекла. Столько снега намерзло на окнах, что они казались заложенными толстым слоем серой ваты.

Дорожники напились чаю, закурила, собираясь поспать часок перед выходом в ночную.

Гольденко рассказывал о новом подвиге начальника. Ему надо было рассеять свои сомнения, поэтому рассказывал он увлеченно, даже с энтузиазмом.

В этот момент Виталий Осипович зашел в барак, чтобы посмотреть, как живут дорожники. В коридоре было чисто.

В полумраке он различил двойной ряд коек, в углу — фигуры людей. Вспыхивали огоньки папирос. Он хотел подойти к ним, но, услыхав свое имя, остановился.

Кто-то громко и восторженно рассказывал о его подвигах. Речь шла о взятии какого-то неизвестного на карте населенного пункта. Если верить рассказчику, он — Виталий Осипович — почему-то ехал на танке. Повторяя якобы его приказания, рассказчик очень похоже копировал его голос. Все остальное было совсем неправдоподобно.

Рассказ спасали только красочность и воодушевление, на которые не скупился неизвестный сказитель.

Виталий Осипович тихо подошел. Его увидели. Поднялись с коек. Обернулся и воспеватель подвигов его. Это был тот самый, из пятой диспетчерской. Он ошалело поводил рачьими глазами и растерянно улыбался.

Сделав вид, что ничего не слышал, Корнев подсел к дорожникам.

— Чем занимаетесь?

— Да вот отдыхаем.

Гольденко продолжал стоять.

— Да вы садитесь, — сказал ему Корнев. — На фронте бывали?

Гольденко сел.

— Как же, — неуверенно ответил он, — воевал. Да, пришлось повоевать. «Вот оно, — думал он, — начинается».

Горячая волна прошла по его телу. Слегка закружилась голова, и он сразу же, без запинки, заявил, что был в армии Буденного, рубал беляков и лично был знаком со многими командирами и героями гражданской войны.

Корнев, не улыбаясь, спросил:

— Александра Македонского тоже знали?

— Македонского? Сашку! Боже ж мой! Так он же был начальником штаба, да я ж у него ординарцем… И любил же он меня!..

Корнев, с трудом удерживая улыбку, сказал, что, кажется, ординарцем у Македонского был некто Буцефалов.

— Так разве ж я один у него был? У такого начальника Буцефалов при штабе состоял, вроде посыльного. Пакет в зубы. Аллюр три креста и скачи! Вот кто Буцефалов. Мы с ним…

— Постой, постой. Я про Александра Македонского сам все знаю, — остановил его Корнев. — Вечером не ходите в ночную. Часов в девять прошу зайти ко мне.

Он вышел. Гольденко сидел остолбенело, словно вдруг хватило его морозом. Наконец, вот оно, пришло долгожданное. Он поднял палец.

— О! Все слышали. А теперь спать. Приказываю отдыхать. Я ж говорил. Это настоящий командир.

Вызывая его к себе, Корнев знал, что Гольденко как работник ничего не стоит, работать не хочет, его дорожный участок самый запущенный. Но надо заставить его работать. Может быть, перевести на другую работу, где бы он был всегда на глазах.

Гольденко явился точно в назначенное время. Клинообразный его подбородок, голубой от бритья, горделиво выдвигался вперед. Монгольские усики расчесаны. Одет неважно, как и подобает человеку, который не любит работать.

— Ну, как дела? — спросил Корнев.

— Дела, товарищ начальник, они, значит, идут… — уклончиво ответил Семен Иванович.

— А по-моему, дела у вас не очень блестяще идут.

— Так ведь, конечно. Вам виднее, которое блестит, а которое…

Он тянул и крутился, стараясь сообразить, куда гнет начальник и какие слова ему больше придутся по душе.

— Да вы прямо скажите, почему не хотите работать?

— Товарищ начальник, да разве ж это работа?..

— Работа обыкновенная. Надо только постараться.

— Да боже ж мой! Если вы меня один раз застали, так я же нездоровый был. Живот так закрутило, думал, и не дойду.

— Что-то часто у вас живот крутит, Гольденко. Каждую ночь.

— Врут, товарищ начальник.

— Никто не врет, я сам вижу.

— Ну, ей-богу, обижаете, товарищ начальник. Надо на эту дорогу объехтивно посмотреть.

— Объективно? — покосился на него Корнев.

— Ну да же. Что мы имеем? Вам неизвестно, вы человек новый, а я знаю. Это только сверху снег, так сказать, снежный покров. А под ним же болото. Вы человек новый и не знаете, а я вам все скажу. На этом месте при старом режиме море находилось. Я объехтивно. Потом, значит, оно подсохло, а болото пока что осталось. Ну, где же вам все сразу узнать. Вы новый человек. А Гольденко виноват.

Корнев знал, что Гольденко никогда не сознается в своем лодырничестве, но такого не ожидал.

— Море-то давно было? — спросил он.

— Как бы не соврать, — глубокомысленно посмотрел Гольденко на потолок, — не особенно. Потому болото еще шибко глубокое.

— Д-да. А Македонский сейчас где?

Гольденко осторожно поглядел на начальника, соображая, нет ли здесь подвоха. Лучше отговориться незнанием.

— Не знаю, товарищ начальник. Да если б знал, разве б я здесь был? Меня каждый начальник вот до чего любил!

— А сейчас почему не любит?

— Не любит. Не показался я ему. Тут, конечно, если начистоту говорить, мне жизни не будет. Кабы не война, уехал бы… А сейчас, значит, лишен права передвижения до конца военных действий.