На семи дорогах - [4]

С листком в руках Раматулла вышел во двор и долго не возвращался.

Обеспокоенный Ходжанепес чуть приоткрыл дверь дома и выглянул в крохотную щелочку.

— Бабакули, — позвал он. — Подойди и посмотри. Кажется, мулла сошел с ума.

Бабакули, выглянувший в приоткрытую дверь, увидел необычное зрелище. Мулла в левой руке зажал письмо и подбоченился, а правой размахивал над головой и, красиво прищелкивая пальцами, танцевал!

— О, дедушка-мулла, что все это значит? — спросил Ходжанепес, подойдя к нему.

Раматулла сделал шаг назад.

— Я вам не скажу, что написано в бумаге, пока вы мне не отдадите половину богатства, — твердо произнес мулла.

— О чем разговор! — деланно небрежным тоном сказал Ходжанепес. — Может быть, и больше получишь. А нука-ка прочитай!

Раматулла-мулла, от радости дрожа и заикаясь, начал читать письмо:

«Поскольку страну нашу наводнили безбожники большевики, я решил вырыть кувшин с золотом с прежнего места и закопато его в горах Койтена.

В горах Койтена, как известно, находится семь гробниц, теперь с зарытым кувшином золота их стало восемь.

Восьмую гробницу люди называют «Кизыл Ата». Все об этих гробницах знает один только человек — мастер-мельник Хаджи Тихий»,

Ходжанепес, внимательно выслушал текст, вырвал письмо из рук Раматуллы и подтолкнул его к дому. Бабакули остался стоять около дверей.

— Давай теперь, дед, рассчитаемся с тобой, — проговорил Ходжанепес, вытаскивая из-за пазухи чекменя тускло поблескивающий наган. Указав на барабан, в котором сверкали медные гильзы патронов, он спросил с угрозой:

— Все хочешь получить или двух достаточно?

— Нет, мне ничего не нужно, дети мои. Моя жизнь зависит от вас, — еле слышно произнес Раматулла-мул-ла и заплакал как ребенок.

— Берегись! — сказал Ходжанепес и с силой ткнул дулом нагана в грудь старика. — Если про это письмо где-нибудь проболтаешься, я превращу тебя в сито, так и запомни.

Побледнев как мел, Раматулла рухнул на пол собственного дома.

Ходжанепес и Бабакули, нахлестывая коней, безостановочно мчались к горам Койтена. Быстрой езды до них было сутки.

* * *

Несмотря на последний месяц осени, было сухо: ни одна дождинка не упала с неба.

Вскоре всадникам открылись многочисленные жалкие мазанки, беспорядочно разбросанные на берегу Амударьи.

От малейшего движения густая пыль поднималась до самого неба.

Издали виднелись строгие гряды Койтен, которые поднимались выше облаков и, касаясь неба, всегда дышали чистым воздухом.

Впрочем, окрестным жителям было не до горных красот. Людям, исключая нескольких зажиточных баев, хватало забот. После полуночи тигры, водящиеся на Койтене, спускались в село и уничтожали домашний скот. Поэтому бедный люд на ночь загонял скотину в дома и там привязывал ее. А у кого не было дома места, жгли костры до самого утра.

В такие долгие ночи, чтобы скоротать время, старики любили рассказывать о Хаджи Тихом и о его храбром внуке Иламане, который обитал близ самого опасного подъема Койтен-горы.

Старику Хаджи Тихому было уже за шестьдесят. Длинная, густая борода доходила до груди. Густые брови нависали над глазами, даже из-за ушей торчали клочки рыжих волос.

Как одежда, так и обувь старика были сшиты из войлока. Другой одежды у старика не было — ни ста-, рой, ни новой. Не ведал он ни радостных праздников, ни траурных дней.

Половину дня Хаджи проводил, обтесывая для мельницы камни, похожие на верблюжьи седла.

После этого он уходил на поиски новых камней, пригодных для мельницы. С огромной киркой спускался в ущелье и долины, бесстрашно лазил по скалам.

Обычно мастер останавливался у приглянувшегося ему камня и внимательно разглядывал его голубую или серую поверхность, затем с силой опускал кирку. бывало, удар высекал искру, которая больно обжигала лицо и даже подпаливала бороду. Но Хаджи Тихий не обращал внимания на такие мелочи. Подув на камень, чтобы счистить с него землю и пыль, он снова принимался за дело.

Бывало, камень требовал нескольких дней работы. В таком случае мастер делал на нем отметину и шел дальше.

Казалось, руки и ноги Хаджи не состоят из мыши, обтянутых кожей, как у остальных людей. Острые, как бритва, осколки камней не причиняли ему ни боли, ни малейшего вреда.

Этот человек постоянно боролся с суровой природой, с горами, и сам в конце концов стал походить на гору. Что говорить, вид у Хаджи был страшным, а что творилось у него на душе, никому не было известно.

Иламану, внуку Хаджи, было лет пятнадцать-шест-надцать. Он был плотен, руки и ноги казались коротковатыми. Густые, жесткие, черные, как смоль, волосы не знакомые с гребнем, закрывали лоб.

В черных глазах парня светились отвага и хитрость. К этому нужно добавить, что Иламан был подвижен, как ртуть: никому не удавалось увидеть его спокойно сидящим на одном месте.

Иламану были известны многие заповедные места Койтен-горы. Взобравшись с риском для жизни на высокую скалу, он любил рассматривать и изучать окрестные ущелья. Наблюдал он и квадратные дворы, где облтала беднота. «И зачем так жить? — думал он про себя. — Хорошо и интересно жить можно только в горах».

Время от времени к деду приходили торговцы, чтобы купить готовую мельницу. Иламан с большим вниманием слушал их рассказы о жизни на равнине. «Если там так много народу, то недолго и потеряться», — размышлял он.