На семи дорогах - [18]

Больше басмач не задавал Иванову никаких вопросов, только вонзил шпоры в коня.

Иламан важно сидел на коне сзади Иванова. Ноздри мальчика щекотал приятный запах одеколона, идущий от одежды Семена Андреевича.

Через какое-то время впереди послышался топот, и в лунном свете показался небольшой конный отряд. Это был Менджак с пятью-шестью всадниками. Развернув коня, он поехал рядом с Чоллеком.

— Может, мои хлопоты с доктором напрасны, боль ной умер? — спросил Чоллек.

— Он жив. Пока никаких изменений, сердар, не произошло, — ответил Менджак, — Только вот его отец...

— Что?

— Совсем обезумел. Сам не знает, что делает, что говорит.

Приехали на место.

Слезли с лошади, Семен Андреевич принялся распоряжаться. Он заставил людей разровнять невысокий бугор, чтобы приготовить из него операционный стол. Затем, чтобы не поднималась пыль, велел полить вокруг водой.

Когда все необходимое было сделано, велел разжечь шесть небольших костров вокруг операционного стола.

После этого Иванов надел взятую с собой хирургическую форму и заставил всех, кто будет присутствовать при операции, надеть повязки из марли и ваты.

Костры давали мало света, но удалось отыскать еще с десяток коротеньких свеч. Именно при их свете должен был действовать скальпель хирурга.

Перед тем как приступить к операции, Семен Андреевич сдвинул со рта повязку и обратился к отцу страдающего юноши, который еле слышно стонал.

— Яшули, я не бог. Я не могу быть уверен, что в такой обстановке и при таком состоянии больного операция пройдет успешно. Скрывать ничего не собираюсь, сами знаете, что его ожидает. Оперировать необходимо, причем немедленно. Итак, что будем делать?..

— Делай как знаешь, сынок. Все зависит от воли аллаха. А ты, я вижу, настоящее дитя мусульманина,— неожиданно добавил старик.

Чоллеку не понравились последние слова яшули. Он недоброжелательно посмотрел на него и сделал знак, чтобы тот отошел.

Блестящий стальной скальпель, ведомый твердой и опытной рукой, прошел но коже над больным местом.

Из мелких разрезанных сосудов брызнула кровь, и сра-зу же пустили в дело стальные зажимы.

Чоллек стоял рядом с врачом и наблюдал за ходом операции. Время от времени, хотя ему и не очень хотелось это делать, он вытирал потный лоб доктора новеньким платком из ситца с красными узорами.

Семен Андреевич опытной рукой отыскал в глубине разреза воспалившуюся зеленоватую слепую кишку. Однако, едва он собрался ее отрезать, руки человека, державшего свечи, задрожали: горевшие свечи укорачивались, и расплавленный воск начал капать на его пальцы.

Обеспокоенный Иванов приподнял голову.

Чоллек прошипел сквозь зубы, обращаясь к неза« дачливому осветителю:

— Стой и не шевелись, если даже придется отдать аллаху душу!..

Снова свечи запылали весело и ярко.

Операция, длившаяся около получаса, прошла успешно.

Зашив разрез, Иванов спокойно и глубоко вздохнул, и тут взгляд его остановился на пальцах человека, державшего свечи. Вместе с ними горели и кончики его пальцев, однако он выдерживал боль и, почернев лицом, стоял не шевелясь.

Семен Андреевич велел ему выбросить догоравшие, чадящие огарки, взял в свои ладони обгоревшие пальцы, чтобы смазать их мазью, и подумал: «Как можно довести человека до такого состояния? Как можно совершенно подавить волю, чтобы он беспрекословно, словно автомат, подчинялся другому? Но нет, это наверняка временное состояние. Оно напоминает гипс, наложенный на рану. А потом кость срастается, а гипс ломают и выбрасывают.

Такие люди, как этот многотерпеливый Байхан, сжегший себе пальцы, всегда были и будут. В конце концов, люди с сильным характером и твердой волей всегда были необходимы обществу и государству.

Но с этим джигитом не все получается складно. Его характер был закален ненужным способом, основу которого составляет страх, а основное содержание — слепая, без рассуждений преданность одному человеку.

Страх — начало ненависти.

Слепая вера не может быть прочной. Придется тебя перековать, Байхан!

И тогда основой твоей веры будет истина, а ее содержанием — уверенность в будущем.

Так и будет!»

Двое вооруженных басмачей подошли с двух сторон к Иванову, и доктор очнулся от сладких дум, которым готов был предаваться до самого утра.

В этот же момент Менджак, едущий на гнедой кобыле, проследовал между Ивановым и Байханом, разъединив их.

Ночь Иванов провел под стражей. Вконец измученный всем происшедшим, он лег и прикорнул прямо на земле, около больного.

К утру больному стало лучше.

Его глаза, которые закрылись прошлой ночью, уже примирившись с вечным сном, открылись и оглядели огромный мир, столь желанный для молодого сердца, которому только восемнадцать лет.

Взгляд парня, разбросав брови, словно крылья, взлетел в пространство, присел на сияющую утреннюю звезду и оглянулся оттуда назад, на родную землю.

Старик не мог прийти в себя от радости. Плача и смеясь, он повторял, обращаясь к Семену Андреевичу:

— О, добрый человек! Добрый человек! Иванов похлопал его по плечу.

— Все будет хорошо, отец. Только запомни: твой сын должен лежать, не поднимаясь, еще по крайней мере семь дней...

Загибая пальцы, Иванов подробно перечислил, что необходимо сделать больному.